Форум » Прочие персонажи » История болезни (Das Ich старого состава) » Ответить
История болезни (Das Ich старого состава)
draw: вдохновлялся вот этими фотками http://foto.mail.ru/mail/a-till-a/2/52.html http://foto.mail.ru/mail/a-till-a/2/8.html пэйринг: Бруно/Якоб Ланг, Бруно/Даниель Гальда кстати, пояснение - Ахеннэ, тут типа по умолчанию Бруно и Штэф - просто друзья, а не любовники. Как это и не странно слышать)))))
Ответов - 26, стр:
1 2 All
draw: История болезни 1992 - запись на Dance Macabre в числе прочих kAlte fArben Студия тогда располагалась в Берлине, нас было мало, и мы все были молодые, немножко гордые тем, что всё только начинается. Не без нашего участия начинается. 18-летний черноглазый мальчик, красивый, как античная статуя. С именем, которое ему шло, но не подходило – гладким, похожим на леденец с кисловатым металлическим привкусом - Даниель Гальда. Этот мальчик притягивал меня. Так смертельный магнетизм хищника привлекает к себе жертву. Он играл на барабанах в Kalte Farben. Он стучал так, как будто являлся механической куклой. Роботом. Да, в нём было что-то от робота. Например, полное отсутствие выражения лица. Это я хорошо запомнил. Красивое, правильное овальное лицо, а выражения никакого нет. Немного пугало. И завораживало. Мы довольно часто пересекались в студии. Даниель работал ассистентом в Danсe Macabre. Я смотрел на него, и мне всё время казалось, что мы должны остановиться и поговорить. О чём? Я не знал. Но времени никогда не было. Он ускользал от меня. Как у него это получалось – появляться и исчезать, просачиваться куда-то через пространство? Я думал о нём. Я молча пробовал на вкус его имя. Даниель. Кислое, вкусное железо… Тогда я ещё не понимал, что со мной происходит. 1994 Staub-тур Даниель отправился с нами в турне. Правда, всего лишь техником сцены. Кажется, он сам «напросился». Но я хорошо помню, что был не против. Мне хотелось, чтобы он был рядом. Хотя бы и не так близко как Штэфан. Но рядом. Однажды я увидел, как он распутывает какие-то провода, сидя на корточках перед ящиком. Он не выпрямил спину, повернув ко мне голову. И взгляд получился искоса, немного лукавым, и в то же время чуть-чуть сердитым. Ах, можно подумать, я подглядывал за ним! Но он посмотрел на меня именно так – как будто уличил в подглядывании. Потом чуть растянул свои аккуратно очерченные, «кукольные» губы в лёгкой улыбке и вернулся к своим проводам. Я кивнул ему и прошёл дальше своей дорогой. И с каждым шагом я понимал всё отчётливее, что хочу этого мальчика. Даниель…Даниель… Может быть, Дэн. Или Дани… Когда я лежал в своей постели, я незаметно для себя начинал поглаживать простыни и представлять, что это спина Даниеля. Или грудь. Я хотел, чтобы он лежал рядом. Просто гладить его. От затылка, вдоль позвоночника и до поясницы. Или от ключиц вниз по груди, по маленькому твёрдому сосочку, и опять вниз, ниже, ниже, по полосочке чёрной короткой «шёрстки» ниже пупка. И дальше, ещё ниже… Я замирал, сглатывая и слушая, как колотится моё сердце. Потом Даниель пропал. Выскользнул из моей жизни, как тонкая змейка с холодной и гладкой кожей. Я слышал, что за это время у него появился свой проект. Назывался, как какая-то смертельная болезнь. То ли чума, то ли…Ах, да, цинга! Патологический недостаток витаминов в организме. Мне не доставало Даниеля. И я болел. Хм. Кажется, иногда у меня даже беспричинно поднималась температура. Я хотел его. Мне его хотелось. Мне хотелось быть с ним. Он появился внезапно и вместе с тем привычно. Щёлк – и горит свет в тёмной прежде комнате. Мы привыкаем к этому и не удивляемся. Но всё же это удивительно… Щёлк – есть свет. Щёлк – нет света. Мальчик вырос. Даниель действительно напоминал змею. Большую и спокойную змею. Например, питона. Высокий, спокойный, холодный, с высокой прямой шеей, напоминающей о колоннах в античном храме, с длинными и сильными даже с виду руками – как бы мне хотелось, чтобы они меня стиснули поперёк туловища! У него были холодные и умные змеиные глаза. Когда он смотрел на меня, мне казалось, что он не моргает. Кажется, мы о чём-то говорили. Может быть, о музыке. Да, о музыке. Как обычно… И вдруг я осознал, что стою к нему слишком близко. Если бы я не держал себя в руках, я бы положил ладони к нему на плечи, потом спустил их к нему на спину, прижал его к себе и… Я невольно глянул на его губы. Быстро поднял глаза. Он смотрел на меня в упор, легонько улыбаясь, как будто ничего не понимал. Но его змеиные глаза сказали мне, что он понимал даже больше, чем нужно. Потом он отодвинулся от меня. И я решил, что никогда его от себя не отпущу. 1996 - начало записи Egodram, саундтрэк - "Das innere ich" В 1996 году наш дуэт превратился в трио, а затем и квартет. Якоб был по сравнению с нами совсем ребёнком. И как все дети, он был жутко упрям и преисполнен чувства собственного достоинства. Но при этом он вёл себя весьма корректно, понимая свои права и отлично исполняя свои обязанности. Мальчик уже тогда отличался высоким ростом и статью. Как в нескладном, но породистом щенке проявляется будущая величавость, так и в нём уже чувствовался будущий мужчина. Он играл до этого в каких-то блэк-командах на барабанах. Наша группа не испытывала особой нужды в барабанщике, но я всё равно принял мальчика в группу. Как раз тот случай, когда берут «за красивые глазки». Якоб стал моей защитой от Даниеля. Я должен был на кого-то отвлекаться, на чью-то чужую красоту. Я должен был хотеть кого-то другого. Якоб сильно отличался от Даниеля. Он словно создан из стекла. Искренний, прозрачный, со светлыми зелёными глазами. С чистым, гладким лбом юного ангела. Маленький сердитый блэкстер. Я умилялся ему, я любовался им. Но всё равно продолжал болеть Даниелем. Якоб не спасал. Я изнывал. Мучился от недостатка чего-то жизненно необходимого. Это была болезнь. Самая настоящая. Мучительная. Опасная. 1997 В турне по Америке я понял, что схожу с ума, когда, перебрав лишнего на афтерпати, полез Якобу в штаны и стал целовать его в губы. Я умирал от сумасшедшего желания видеть сейчас на его месте Даниеля. А Якоб тогда, вероятно, дрожал от ярости. Что не может сейчас двинуть «грёбаного пидора» со всей силы кулаком в ухо. Сперва он растерялся. Меня нельзя бить. Я «лидер группы», я «продюсер». Хех. А потом он просто расслабился и растаял. Нас никто не видел, мы спрятались в каком-то укромном уголке клуба. То ли гримёрка, то ли что – не помню. Я помню только, каким горячим было тело Якоба. Я стянул с него футболку через голову, стал осторожно покусывать его сосочки, обхватывать их мокрыми губами, гладить руками мальчишескую безволосую грудь. Потом я стоял перед ним на коленях, поглаживая ладонями по тугой пояснице и по крепким ягодицам под шершавой тканью брюк. Я не стал раздевать его полностью, чтоб он не чувствовал себя так беспомощно. Мне хватило расстёгнутой ширинки. Мальчик шумно дышал приоткрытым ртом, постанывал, изредка быстро, как кошка, облизывал пересохшие губы языком. Я ласкал его ртом, губами, языком, стараясь представить на его месте Даниеля. Но Даниель не такой. С ним было бы по-другому. Хочу его. Только его… Якоб кончил довольно быстро. Что ж, вероятно, не смог сдержаться, растянуть удовольствие. Девочки- ровесницы ведь не умеют доставлять его… так, правда? Ты мой хороший, ты мой маленький… Я гладил его по шелковистым волосам, когда он прижался ко мне и ревел, как девчонка. Ему было ужасно стыдно. И, наверное, страшно. Что творилось с ребёнком, я не мог себе тогда представить. И даже не думал о нём. Я думал о Даниеле. А на моём плече плакал мальчик, которому я, может быть, здорово испортил всю будущую жизнь… Мы жили во время турне в одном, но двухкомнатном, номере. Якоб почему-то старался не появляться в столь интимной обстановке передо мной. Однажды я заметил, как Штэфан приволок его из гостиничного бара мертвецки пьяным. А однажды Якоб попросил Штэфана составить ему компанию. И я тогда молил всех богов, в которых, впрочем, я не верю, о том, чтобы никто не заметил моего внутреннего ликования. Ведь это значит, что, пока Штэф с Якобом будут в баре, я останусь с Даниелем наедине. И вот – остался. Я чувствовал, как горят мои щёки, как кровь стучит в висках. Я чувствовал острый приступ болезни. А моё «лекарство» сидело в кресле перед телевизором, с фальшиво-заинтересованным видом разглядывая картинки на экране. Я подошёл. И он посмотрел на меня своими чёрными глазами. Говорят, в космосе есть так называемые чёрные дыры - тела такой плотности и чудовищной гравитации, что не выпускают даже света. Глаза Даниеля действительно поглощали свет. И не отпускали меня. Я стоял и смотрел на него, чувствуя себя, как школьница на экзамене. Не школьник, а именно школьница. Глупенькая девочка, влюблённая в учителя. Я почувствовал, что голова начинает кружиться, и ушёл. Лёг прямо в одежде на кровать и почти сразу же уснул. Или, может быть, потерял сознание. И я не знаю, приснилось ли мне это, или же это было явью. Даниель пришёл ко мне. Он двигался плавно и бесшумно в тёмной комнате. Потом лёг рядом, обняв своими длинными, гибкими руками, и поцеловал в губы. Кажется, тяжёлые интоксикации при определённых заболеваниях могут вызывать галлюцинации… Да, это был сон. Скорее всего сон… Сказалась ещё и усталость от тура. Я убедил себя в этом и загнал болезнь ещё глубже. 1998 - сингл Destillat, альбом Egodram. Альбом Morgue. Тур и т.д. Время шло. Болезнь медленно, но верно принимала хроническую форму. И может быть, именно её разлагающее тление порождало столько энергии. Я работал в студии как проклятый, временами удивляясь, что в окне уже забрезжил рассвет. Не может быть, чтобы ночь так коротка. Но ночи были короткими, душными и тёмными. У меня начинали болеть глаза от мерцания монитора. Я снимал наушники, откидывался в кресле и с силой проводил руками по лицу. И на меня, словно хищники из засады, набрасывались мысли о Даниеле. Некоторое время я сидел, прикрыв глаза, и следил за собственными фантазиями, словно сторонний наблюдатель. У Даниеля спина «треугольником». Широкие плечи, от лопаток и ниже – идёт сужение к бёдрам. Я даже мог чувствовать на своих губах призрак прикосновения к этой спине. Потом я в ярости надевал наушники снова и продолжал работать. Постепенно материал для альбома, который я «мучаю» практически два года, накопился, хоть я и чувствовал, что чего-то не хватает. Но как бы то ни было, всё это вполне уже может стать альбомом. Над ним надо работать тщательно и кропотливо. Это будет что-то абсолютно новое и не похожее на нас прежних. К тому времени мы все уже жили в Готтэнау далеко от города – я с матерью и сестрой, и Штэф. Он сам предложил пригласить Якоба и Даниеля пожить в замке, так как каждый день для записи ездить в такую глушь чёрт знает откуда – просто впустую тратить время. А так работа пойдёт гораздо быстрее. Места много, никто никого не стеснит. Я подумал, что Штэф просто умница. И улыбнулся ему, сверкнув болезненно блестящими глазами. Да, отличная идея. Штэф как-то кривовато усмехнулся тогда, но я ещё не понимал, что он чувствует, и что у него на душе. Он был для меня лишь другом. Очень близким другом. Но не больше. Интересно, прочитал ли он тогда мою радость от того, что Даниель будет теперь так близко ко мне? …Мы прописывали ударные. Якоб, кажется, чувствовал себя не важно, потому что постоянно сбивался. Мне подумалось, что он немного приболел. Ну что ж, погода была и правда не ахти. Мог простыть. Или же просто устал. Мы целый день в студии. Пару раз я предлагал ему продолжить завтра, но он быстро мотал головой и уверял, что сейчас соберётся и сыграет без ошибок. Но снова и снова сбивался и ошибался. Я снял наушники, выключил микшер и подошёл к мальчику. Он поднял на меня свои зелёные прозрачные, как морская вода, глаза. - Хватит, хватит. Давай завтра продолжим, - похлопал я его по плечу. - Я смогу! Это просто сбился немного… - начал было он, но я мягко улыбнулся: - Якоб, ты устал. Тебе нужно отдохнуть… Я отошёл было, но он вдруг поймал меня за руку и быстро поднялся. Я оглянулся. Успел заметить, что он совсем рядом. Я потом он прижался чуть приоткрытым ртом к моим губам. Я вздрогнул. Он прижался сильнее, сграбастав меня так, будто я отчаянно вырывался. Я и не думал. Я сдался его юной и огненной силе. Невозможно было не сдаться. Он целовал меня неистово, неумело, как девчонку-ровесницу. Что ж, на девчонок, может быть, подобный пыл и действовал бы. Я лишь сник, подумав в тот момент, что сам виноват во всём этом. Я осторожно отстранился, положив руки на грудь Якоба. И увидел, что он смотрит на меня так, будто только что напал на меня с ножом, а я отобрал этот нож и сейчас ударю… Я мягко, успокаивающе улыбнулся. Он шумно дышал через нос. Взгляд его, испуганный и дикий, метался по моему лицу. Он думал, что сейчас я посмеюсь над ним или просто уйду. И я чувствовал, что этого делать нельзя. Я обнял его и поцеловал так, как надо – медленно, плавно, но настойчиво. Я ощущал его дрожь и колотящееся сердце. Его глаза были не закрыты, а зажмурены. Какой же он горячий… Даже сквозь футболку. В углу студии стоял низенький и узкий диванчик. Жутко неудобный и скрипучий. Как мы оказались на нём и кто кого туда затащил – не помню. Я помню только, что пришлось пинком отбросить валяющуюся под ногами одежду Якоба – теперь уже всю. Он был полностью голый. Уязвимый, тонкий, как веточка. Но ничуть не хрупкий. Он стоял на коленях на диванчике, прижавшись к его спинке животом и вцепившись в обивку руками. Я исцеловал всю спину Якоба, стараясь быть очень осторожным и нежным. Он тихонько вскрикнул, когда я вошёл в него. Я остановился, стал поглаживать его острые выступающие лопатки, целовать в шею, успокаивая. Якоб свесил голову, невнятно промычав что-то. Больно? Прости… Я целовал его, обнимал и гладил по груди и напряжённому животу. Он дрожал, вцепившись в спинку дивана изо всех сил. Главное – пройти мышечный барьер. Я скользнул глубже. Якоб дёрнулся, откинув голову назад и прогнувшись в пояснице. Я прижался к нему, стискивая руками талию. Потом – немного назад. И осторожным, плавным движением – вперёд. Якоб сжал зубы, сдерживая, может быть, стон боли. Он никогда не пробовал – так… Что ж, ещё бы! Поэтому я весь стал самой нежностью и лаской. Я гладил его по спине, по плечам, целовал шею, вдыхал запах его волос. И едва ли не выл волком от того, что он – не Даниель. При таком положении член давил как раз на простату. Ритмично и осторожно. Чтобы Якобу было ещё лучше, я стал одной рукой ласкать его член. Мальчик стонал в голос, прижавшись щекой к шершавой спинке диванчика. Я стоял у него за спиной, обнимая за талию, прижавшись лбом к его лопаткам, и отрывисто вздыхал. Даниель…Даниель…Дани… Я плохо помню, что было потом. Якоб кончил быстро и резко, как часто бывает в его возрасте, потом он сгрёб свою одежду, натягивая брюки едва ли не на бегу, и вынесся прочь из студии. И тогда я понял, что произнёс имя Даниеля вслух. Я сел на диванчик и обхватил голову руками. Мне было плохо. Ужасно плохо. На следующий день на скуле Якоба красовался обширный синяк. А Даниель был в водолазке, словно скрывал шею. Я спрятался ото всех в студии, словно бы сводя новый материал. Я действительно работал, изо всех сил стараясь не думать о прошедшей ночи. Может быть, на шее Даниеля синяки от пальцев мальчика? Бросился сразу же к нему с одним-единственным намерением – убить. И виноват опять же только я один. Вчера я должен был лишь сказать, что работу продолжим завтра и уйти. А теперь…Расхлёбывай, Бруно, что заварил. Я заметил, что у меня немного дрожат пальцы. И потом я понял, от чего. Я хотел влепить Якобу затрещину посильнее. За то, что он посмел тронуть Даниеля. Я снял наушники и потёр лоб рукой. Я схожу с ума. Я болен. Наверняка, серьёзно болен. И, как оказалось на примере Якоба, это заразно… Новый материал… Мне не нравится. Плохо. Всё плохо. Не хватает чего-то очень важного. Патологически не хватает. Я открыл программу, стал просматривать дорожку за дорожкой, выискивая неточности и неровности. Вроде бы всё как надо. Наша привычная манера. Моя привычная манера. Я никого не подпускаю к моей музыке. Как у меня в руках оказался этот диск – не помню. Кажется, его дал мне Даниель и сказал, что это кое-какие его наработки. Попросил посмотреть. Может быть, я найду что-нибудь стоящее. Я нашёл. Да, вот оно. Как раз, что нужно! Может быть, правда, излишне «по-киберпанковски». Ну что ж – киборг тоскует по своему родному миру… Я соединил его и мою музыку. Если не могу соединиться с ним самим, то хоть так. Суррогат, конечно. Но мне стало немножко легче. Прикрыв глаза, я слушал, как ткань моей мелодии разрывает его ржавый, отдающий машинным маслом, ритм. Громко, дистортированно, резко. Как всё это не сочеталось с его лицом – овальным, спокойным, лишённым всякого выражения… Я понял. Каждая болезнь имеет два исхода – либо она проходит, либо убивает… Я пришёл к нему в комнату. Я был готов на всё. Я хотел его так сильно, что болело всё тело. Он сидел перед компьютером и строил свои ржавые кибернетические нагромождения звука. Я подошёл, положил ему руку на плечо. Он повернулся и снял наушники. Мне нужно было наклониться, впиться губами в его губы. Но я просто отдал диск, сказал, что всё отлично. И ушёл. Голова болела немилосердно. Не помогли даже таблетки. Я зациклил кусок мелодии и стал внимательно вслушиваться в каждый звук. Может быть, это меня убаюкало. А может быть, всё было на самом деле. Даниель пришёл ко мне в студию. Выступил из темноты в свет монитора, словно призрак. Повернул моё вертящееся кресло к себе и опустился передо мной на колени. Не говоря ни слова, не глядя мне в глаза, он расстегнул мне молнию на брюках, запустил руку внутрь, и через пару секунд уже ласкал меня ртом. Я забыл снять наушники, и в моём мозгу скрежетала жесть и ржавчина трущоб пост-апокалиптического города. Изредка сквозь бензиновые клубы дыма прорывалась тонкая нервная нить моей собственной мелодии. А Даниель стоял передо мной на коленях, покачиваясь вперёд-назад. Я положил руки ему на плечи, как будто хотел убедиться, что он настоящий, что мне всё это не снится. Я тонул. Мне становилось нечем дышать. Горло сжималось. И я стонал. Мелодия возвращалась и возвращалась к началу. Но всё остальное имело своё завершение. Когда я очнулся, Даниеля рядом не было. Может быть, его и не было на самом деле, и всё это мне просто приснилось. Я выключил компьютер, снял наушники и буквально рухнул на достопамятный диванчик, мгновенно провалившись в сон. …Когда я писал его партию, я почти не следил за звуком. Я смотрел на Даниеля, стараясь скрыть это. Но не мог. Смотрел, смотрел и смотрел. Работа над альбомом подходила к концу. Я читал тексты Штэфана. Драма Эго. Драма личности. Маленький, частный апокалипсис. Никому не заметный и никому не интересный. Ты остаёшься один на один со своей драмой. Или вот ещё… «Я здесь один. Я здесь чужой. Я урод» Штэф, ну с тобой-то что такое? Почему такие резкие, рубленые фразы? Такие сильные удары ножом под дых… Штэф, Штэф… Я захотел поговорить с ним. Но тем или каким-то другим вечером Штэф заговорил со мной сам. Я успел почти забыть о его существовании - он был маленьким и незаметным и умел пропадать из виду, когда чувствовал, что это нужно мне. Но теперь он был передо мной. Со всей своей резкостью, остротой и болезненностью линий лица и тела. Казалось, можно порезаться… У него были злые глаза. Совсем не такой, как Даниель. И не такой, как Якоб. Мы стояли у балконной двери и курили. Некоторое время молчали. - Ты хоть кого-нибудь из них любишь, или это просто прихоть? – наконец, проговорил он, глянув на меня. Я опешил. - Не притворяйся, будто не поймёшь, о чём я, - он затянулся и уставился на низкое серое небо за окном, - Якоб рассказал. Ты знаешь, что это подсудное дело? Якоб несовершеннолетний. И мозгами ещё дитё дитём. Он может здорово испортить тебе жизнь. Так что… Завёл игрушку – так уж будь добр, будь в ответе за неё… Чёрт, и зачем ты ему мозги перемешал? Трахался бы лучше с Даниелем. Он птичка ещё та! Палец откусит по самый локоть. А Якоб… Штэф посмотрел на меня и проговорил тихо, почти с укором: - Нельзя так, Бруно. Ты его просто используешь. - Штэф, да о чём ты? – попытался усмехнуться я, но сник от его прямого, пронзительного взгляда. - Я тебе говорю. Оставь пацана в покое. Объясни ему всё, мягко отшей, - сказал Штэф, - хочешь своего Даниеля, вот и трахайся с ним. Надеюсь, ты ещё поймёшь, что он представляет собой. Горько пожалеешь. А вот использовать глупого мальчишку как заменитель… Это же просто подло… - Да что ты ещё выдумал? – начал было я, но Штэфан вдруг всплеснул руками и крикнул: - Думаешь, я ничего не вижу и не понимаю?! Да ты млеешь с этого Гальды уже чёрт знает сколько лет! Как увидел его тогда в студии, так до сих пор и млеешь! Ну трахни ты его уже, в конце-то концов! Перестань мучить и себя, и Якоба, и меня тоже… Он замолчал, будто сболтнул лишнего. Потом нервно затянулся и проговорил скрипучим голосом: - Ну да, он ведь такой, мать его, весь из себя неприступный, на задних лапках перед тобой не прыгает, как все мы, идиоты. Да и красивый, чего уж там! Куда уж нам до него, сирым и убогим! И музыку пишет просто замечательную, да, Бруно? А много ли от тебя останется на этом альбоме, а? Я стоял, ошарашенный, и смотрел на него, а Штэфан снова огрызнулся: - Он удав. Самый настоящий. Ты к нему в пасть сам лезешь. А потом поймёшь, да будет поздно! - Знаешь что… - начал было я, и Штэф вскинул своё костистое лицо: - Ну, что? Я не нашёлся, что ответить. Раздавил окурок в пепельнице и ушёл. Болезнь достигла критического момента. Либо смерть, либо исцеление. Я не хотел умирать. Значит, надо побороть свою болезнь. Для начала я вырезал большую часть того, что делал Даниель, из нашей музыки. Теперь она всё больше и больше становилась похожа на МОЮ музыку. Казалось, что всё как-то куцо и незавершённо, но я слушал и слушал повторяющиеся петли мелодии и постепенно приходил к выводу, что так лучше. Когда в моей голове сами собой всплывали мысли о Даниеле, я усилием воли менял его имя на «Якоб», и вслед за именем менялось всё. Сначала я заставлял себя думать о мальчике, а потом приучился себя к этому, и почувствовал улучшение. Да, так гораздо лучше. Но наступил рецидив. Даниель пришёл в студию и прямиком спросил: - Почему ты это сделал? - Что сделал? – не понял я сперва. - Ты всё моё потёр. – Даниель смотрел на меня в упор своими чёрными непроницаемыми глазами. - Ну, не всё, - я почувствовал, что сердце начинает замирать и сжиматься, но заставил себя говорить уверенно и спокойно, - кое-что действительно стоит внимания. Но в целом... Даниель, понимаешь, как бы тебе объяснить… Хм…Есть некоторые правила написания музыки, кроме того, у Das Ich уже сформировался свой узнаваемый стиль… - Но раньше тебя всё устраивало, - перебил меня он, чуть улыбнувшись. Совсем чуточку – уголками губ. А глаза его стали ещё холоднее, - И вдруг что-то изменилось… - Нет, не вдруг, - возразил я, - я долго думал, слушал, пробовал варианты… И вдруг я замолчал. Мне показалось, что я попросту оправдываюсь. Мямлю жалкие оправдания, будто бы обязан отчитываться перед этим сессионником. Меня хлестнул этот факт. Даниель и правда был скорее сессионным музыкантом, чем членом группы. Я выпрямил спину и спокойно произнёс: - Уж поверь, мне виднее, что убрать, а что оставить… - Ах, вот как? – он приподнял лицо, глядя на мой подбородок. А потом вскинул глаза, пришпилив меня к месту, как бабочку иголкой, - а зачем тогда я нужен? Зачем я нужен при записи альбома и при сочинении музыки? Зачем ты приволок меня сюда? Сначала я вспыхнул от возмущения. Что? Какое это ещё сочинение музыки? Этим занимаюсь я. Музыка Das Ich – моя музыка. Пока я думал, что ответить, Даниель шагнул вперёд. Между нашими лицами едва можно было бы просунуть ладонь. И он проговорил полушёпотом: - Или я здесь совсем не из-за музыки? Я терпеть не могу смотреть на кого-то снизу вверх. Сейчас я смотрел так на Даниеля, который был заметно выше, но не чувствовал раздражения. Я чувствовал только его тепло. Его близость. Меня немного качнуло. И я понял, что прижался к нему всем телом, обнял за талию и схватил своими губами его губы. Всё лечение насмарку! Я не вылечился… Наоборот, запустил болезнь… Он замер, но потом осторожно поднял руки, обвив ими мою спину. И прикрыл глаза. Свои холодные змеиные глаза. Даниель, ты и вправду змей. Змей-искуситель… А я в кольцах удава… Когда мы снова взглянули друг на друга, я уже знал, что должен пойти до конца. - Я хочу тебя, - хрипло прошептал я ему в ухо, прижавшись к нему и расстёгивая молнию на его кожаной безрукавке. Даниель ничего не отвечал. И не сопротивлялся. Я не мог понять, что же у него на душе – его лицо не выражало ничего. Но если он не отстраняется, значит, не против… Он мой. Он полностью мой. Он сам мне дался в руки. Я могу делать с ним всё, что захочу… Я отрывисто дышал от желания немедленно завалить его прямо здесь, на полу. Было немного страшно… Я глянул на диванчик в углу. На секунду подумал, что это было бы довольно цинично – по отношению к Якобу… Но в следующее мгновение мы с Даниелем уже были там. Я хотел видеть его наготу. Всё его длинное гибкое тело. Ощущать каждый миллиметр его кожи. В полной мере ощутить своё обладание. И вот он лежит передо мной, сложив руки в замок в районе паха. Я глажу руками его всего – от шеи через ключицы и вниз, по чёрному ромбику волос на солнечном сплетении, по животу и по тоненькой полосочке чёрной шёрстки ниже пупка. Даниель чуть закусил губу. Я улыбнулся, поцеловав его и медленно разводя его руки в стороны. Мне нужно было остановиться тогда, ведь он меня не хотел. Он не хотел ничего из того, что произошло дальше. И я сам виноват в том, что в дальнейшем наши отношения ухудшились. Но в тот момент я не думал ни о чём, кроме немедленного желания обладать им всем без остатка. Я должен был перестать ласкать его ртом, как только заметил, что он поджимает губы и смотрит куда-то в сторону, в пол. Изредка прикрывает глаза, испытывая физическое удовольствие пополам с моральной болью. Но второго я не замечал. Я видел только, что ему хорошо, я чувствовал, как наливается твёрдостью его плоть. Диванчик был узким, и мне пришлось упираться в пол одной ногой, когда я втиснулся в Даниеля. Он зажмурился и сжал челюсти. Ему было больно, как оказалось, в пассивной роли он тоже никогда не был. Но я в тот момент верил его отрывистым отрицательным ответам на мой вопрос «Больно?» Я не хотел делать ему больно, я старался быть осторожным. Но не мог. Хотел ещё быстрее и резче. Хотел его полностью, хотел как можно глубже. Он молчал, закусив губу и зажмурившись, повернув голову набок и уткнувшись лицом в спинку дивана. Я наклонялся вперёд, целовал его шею, прикусывал соски, искал его губы. Он не хотел целоваться. Но всё-таки поворачивал лицо ко мне и целовался. Я тогда не понимал, что он не хочет. Потому что хотел я. И это было важнее. Стараясь не достигнуть оргазма слишком быстро, я приостанавливался, начинал двигаться медленно и плавно. Даниель выдыхал в голос, сминая пальцами потёртую обивку диванчика. Потом я перевернул его на живот, обняв за талию и чуточку приподняв. Он покорно подчинился. Я продолжил. Тогда я не понимал, что я продолжил его мучить. Он молчал. Он всё вытерпел. Но кончил только тогда, когда я усадил его на диванчик, сам опустился перед ним на колени и, разведя его ноги в стороны, стал ласкать его ртом. Некоторое время потом он сидел, откинувшись на спинку дивана и отрывисто дыша. Я хотел поцеловать его в губы, но он резко дёрнул головой в сторону. И я почувствовал, что ошибся. Что совершил что-то плохое. Я сел рядом с ним и осторожно прикоснулся к его голому плечу. Даниель глянул на меня, горько улыбаясь почти незаметной улыбкой. Потом подобрал свою одежду, медленно оделся, не поворачивая ко мне лица, и молча вышел из студии. Лечение пошло насмарку, как я уже и говорил. Да оно, толком, и не принесло никаких результатов… Egodram получился совсем не похожим на все наши предыдущие альбомы. Как говорил Штэфан, от меня осталось очень и очень мало. Позже мы отправились в тур, и удалось немного забыться. Отвлечься. Тем более, что мы столкнулись с множеством сложностей и неудобств. В Америке, во Флориде, например, стояла ужасная жара. Вот вам и рай под пальмами. Это был настоящий ад. Даниель отправился в тур с нами с нами. В качестве концертного костюма он зачем-то выбрал шотландский килт. Оригинально, ничего не скажешь. Ему ужасно не шло. Гораздо больше ему подходила серебристая юбка поверх брюк. Но зато килт давал возможность полюбоваться его голенями. Сильными икрами, как у бегуна… Штэфан не давал ему покоя, постоянно ехидничая. То прозвал Дунканом Маклаудом, то постоянно говорил, что настоящие шотландцы под килтами ничего не носят. В конце концов, Даниель демонстративно стащил с себя плавки, мягко улыбаясь своей ничего не значащей полу-улыбочкой, и бросил плавки Штэфану. В гримёрке воцарилась какая-то поломанная тишина. Килт был почти до колена, из плотной ткани. Ничего снаружи не заметно. Но под килтом – никакого белья… Мы это знали. Я это знал… А Даниель вёл себя на концерте так, будто ровным счётом ничего не произошло. Какое там лечение? Я был счастлив, что болею им. Я был счастлив оказаться в кольцах питона. Слова и предостережения Штэфана протекли мимо моего сознания. Я понял, что не хочу бороться со своими чувствами. Я понял, что можно делать то, что велит не рассудок, а чувства. Тем более что Даниель был не против. Перед окончанием тура, в один из вечеров в гостинице, он даже не заперся в ванной, когда отправился принимать душ. Штэфан и Якоб могли вернуться с прогулки по городу в любую минуту. Не было времени на какие-то сомнения и колебания. Я быстро разделся и вошёл к нему в ванную. Даниель повернулся ко мне и легонько улыбнулся. Не было никаких сомнений, что он меня ждал. Он обнял меня, мы целовались под горячими струями воды, всё было быстро, жарко, сумасшедшее, с иголочками страха под кожей. А вдруг они сейчас вернутся? А вдруг постучат в закрытые двери номера? Часто словосочетание «зани ...
draw: ... маться сексом» заменяют одним словом «любить». Кажется, это ввели в моду женские романы и американцы. Но как же иногда бывает верно это слово! Я любил Даниеля, именно – любил, обнимая за талию, прижимаясь к его спине грудью и животом. Он упирался руками в скользкую от воды кафельную стену и молчал, опустив голову. Я изо всех сил старался, чтоб ему было хорошо. Я целовал его, ласкал его шею языком, осторожно покусывал плечи, двигался плавно, медленно, глубоко. Плавился от нежности под горячей водой. Даниель молчал, отрывисто вздыхая в такт моим движениям. Потом я решился позволить ему любить меня. Он не любил. Он занимался сексом. Ну что ж, он был киборгом и делал это как машина. Я сползал по стенке, стараясь удержаться в такой неудобной позиции – одну ногу я закинул ему на бедро. Он поддерживал меня, опустив голову и упершись лицом в моё плечо. Я хотел бы смотреть ему в лицо, целовать его в губы. Ну что ж, и так тоже было неплохо… Я обнимал его и улыбался. Я лишь хотел, чтоб ему было хорошо. Потом тур закончился, но у нас всё продолжалось. Я был счастлив и слеп, как новорождённый котёнок. Я был влюблён как мальчишка. Я был безумен. Я был болен. Даниель снова жил у себя дома. И я часто навещал его. Бывали дни, когда мы буквально не вылезали из постели. Я забыл всех и вся. Даже себя. Возможно, сама моя личность растворилась в тёплом, сладком гное, в который переплавился от болезни мой разум. Не верилось, что такое счастье может когда-либо кончиться. Но оно кончилось. Внезапно и резко. Я даже не сразу понял, что случилось. ReAnimat Боже, каким он был красивым на съёмках этого клипа! Стоило мне только мельком заметить его, как взгляд словно прилипал к его обтянутому чёрным винилом торсу, а губы сами собой растягивались в ласковой улыбке. Я мечтал о том, чтобы съёмочный день поскорее закончился. Поскорее остаться с Даниелем наедине. Мне было сладко и душно. Что-то приключилось с этими чёртовыми лампочками, и техник объявил перерыв, за время которого обещал устранить неполадку. Перекур. Кажется, я поболтал о чём-то со Штэфом, но он показался мне призраком. Чем-то не существенным и не существующим. Только Даниель был материален. Мы стояли в дверном проёме заброшенного здания, в котором происходили съёмки, я прикурил от его сигареты. Улыбнулся ему. Он смотрел в сторону. - Дани, - проговорил я, наконец, чтобы нарушить гнетущую тишину, - поехали сегодня куда-нибудь вечером? - Куда? – безразлично спросил он. - Ну, - пожал я плечом, - не знаю. Придумаем куда. - В мотель? – он повернулся ко мне. Глаза острые, чёрные, как обсидиановые ножи, которыми древние жрецы вырезали из груди жертв сердце в угоду богу солнца. - Опять трахаться? – продолжил Даниель, чуть скривив губы. Я опешил. Попытался найти слова. Он сказал всё за меня. Всё. И сразу. - Знаешь, тебе надо понять, что люди иногда устают от подобного времяпрепровождения. Это может надоесть. Тем более, если особого удовольствия это не доставляет. - Но… - голос мой осип и пропал. Я не вполне понимал, что всё это - реально. Мне казалось, что этот разговор не происходит сейчас между нами. По крайней мере, это говорят не мне. Это говорит не Даниель. - Слушай, Бруно, - усмехнулся он, - давай уж на чистоту. Это нужно тебе, а не мне. И я это понимаю. Я делаю всё, что от меня зависит. Но иногда просто никаких сил и терпения нет. Я устал, понимаешь? Мне это всё вот уже где. - Но...Дани, я думал, ты не против…Я думал, что тебе нравится. - Я не против, - он затянулся, - потому что это нужно тебе. И ТЕБЕ это нравится. - А тебе?... – я почувствовал себя так, будто ехал в лифте, и вдруг его трос оборвался. - А мне… - Даниель криво усмехнулся, - ну не люблю я мужиков, Бруно. Не-люб-лю! Тем более таких, как ты. Но это шоу-бизнес. Если уж условием моего пребывания в группе является регулярный секс с тобой, то ладно. Не смертельно. Потерплю. Я стоял, прислонившись к косяку и опустив руку с тлеющей сигаретой. Мне было тяжело. Я падал, падал, падал… Я подумал, что за всё это время ни разу не сказал, что люблю его. Может быть, стоит сказать сейчас? Как будто ухватиться за соломинку… Но она не удержит. - Если тебе всё это не приятно, ты мог бы сказать… - произнёс я надтреснутым голосом. - Аха, - кивнул он, - и облегчить тебе выбор между мной и этим пацаном? Нет уж. Я хочу остаться в группе. Извини уж, что так грубо, но зато правда. Правда. Ох, лучше уж сладкая ложь. От этой правды всё сгорело. Я поджал губы. - Если тебе это всё не нравится, - повторил я твёрдо и даже несколько сурово, - ты можешь и не быть частью группы. Можем работать с тобой дальше, как с сессионным музыкантом. Даниель взглянул на меня так, будто желал испепелить взглядом. Потом прошипел: - А…Вот как сразу, да? Ну извини! Я не малолетка, которому легко запудрить мозги всякими там любовями! Я чётко вижу ситуацию. Тебе нужен секс, я даю тебе секс. Правда, ты мог бы и позволять мне оставлять в музыке больше моих наработок. Но, вероятно, секс не так хорош, чтобы ты допустил это. Не так ли? Ну что ж, извини ещё раз! Не большой у меня опыт секса с мужиками! - Даниель, замолчи, - прошептал я, прикоснувшись пальцами ко лбу. - А что такое? – повернулся он ко мне всем корпусом, - стыдно? Нет, нет, Бруно, не поверю никогда, что тебе стыдно. - Нет, не стыдно. Больно. И жаль, - я поднял глаза, и его лицо было как раз передо мной. Красивое, овальное. Без всякого выражения. Даже сейчас без всякого выражения. Но ненависть, настоящая ненависть, оставила свои следы – чуть сильнее обычного сжатые губы, чуть нахмуренные брови. Холодные змеиные глаза. Это не удав. Это кобра. Всё-таки ужалила. Я умираю. Перегораю, как достопамятные лампочки в павильоне… - Чего же тебе жаль? – прошипел Даниель, - всё будет как раньше. Будешь трахать меня, как захочешь и когда захочешь. Чуть позже, дай немного отдохнуть… - Ты просто…какая-то шлюха… - проговорил я негромко. Я бы хотел, чтобы мои слова превратились в бритвы и изрезали это красивое лицо, заслонившее свет. Даниель чуть прищурился. Потом наклонился, поцеловал меня в губы. Смачно и отвратительно. Потом сказал: - Меня от тебя тошнит. Выбросил окурок и ушёл в павильон. Я остался на месте кучкой пепла. Некоторое время было трудно дышать. Потом наступила тишина. Я с удивлением отметил – лёгкость. Мне легко. Мне впервые легко вдыхать грудью воздух. Я чувствую запах старого дерева, бетона, перегоревшей проводки и травы. Как будто вышел из комы. Как будто вырезали опухоль, сдавливавшую лёгкие. Я очнулся. Я переродился. С Даниелем мы расстались удивительно легко. Такое ощущение, что не было этого разговора на съёмках. Не было вообще ничего – ни плохого, ни хорошего. Я чувствовал тепло и ласку к нему. И что-то, очень похожее на благодарность. Не знаю, что чувствовал он – на его лице так и не появлялось никакого выражения. Я запомнил его губы – мягкие и красиво очерченные. Запомнил его руки. Его грудь. Его чёрные глаза. И он остался у меня в сердце тем красивым неприступным мальчиком-статуей, каким я увидел его впервые, а не ядовитой змеёй. Какое-то время спустя мне довелось видеть его группу. Я сразу понял, что с одним из них у Даниеля есть какие-то отношения. Красивый молодой человек. Тоже черноглазый и черноволосый. Тоже похож на манекен. А значит, похож и на Даниеля. Наверное, они красиво смотрелись вместе на белых простынях, голые и сонные, горячие и расслабленные. Может быть, Дани играл с его длинными чёрными прядями. А он поглаживал Дани ладонью по груди и бедру… Я улыбнулся, почувствовав лёгкую и звонкую пустоту в душе – никакой ревности, сожаления или тоски. Чуть позже ушёл и Якоб. Я вылечился. Моя сладкая болезнь прошла, сделав меня сильнее. 14.05.0
Aretusa: Ох, Draw... Мороз аж по коже продрал. Сильная вещь. Как-то очень все правдиво, на мой взгляд. Здорово. Стильно. Достоверно. И характеры такие не-комиксовые. Единственное, что мне показалось, - то что Штефан выступает как alter ego Бруно. Авторская задумка? Но порадовал.
Achenne: что не убивает, делает сильнее... так оно и есть. фик по сравнению с набросками короче, а оттого резче, ярче. Гальда сволочь.
Ketzer: сильно. наравне со знаменитой трилогией "ногти" и т.д. более зрело. очаровало обилие свежих киберметафор.
BlackBride: это просто мысли по мере того как я читала фик..не судите строго за обрывочность фраз.. Даня как рана, появившаяся на теле у Бруно..как воспаление..и Бруно вырезая куски музыки, как бы пытался вырезать эту рану на своем теле.. и мне показалось тут две истории болезни..вторая Якоба..тяжелая..по подростковому максималистичная..немного истеричная.. Даниэль собирался прибрать к рукам эту группу..обволакивая и погружая в болезнь Бруно..в какой то сон..даже скорее бред..и тут вдруг Бруно вырвался из власти..Даня недоволен.. а то что Данька сам отдался в руки Бруно так это по моему очередной умный ход..очередная попытка вернуть себе власть.. draw пишет: Какое там лечение? Я был счастлив, что болею им. Я был счастлив оказаться в кольцах питона. Слова и предостережения Штэфана протекли мимо моего сознания. Я понял, что не хочу бороться со своими чувствами. Я понял, что можно делать то, что велит не рассудок, а чувства. Тем более что Даниель был не против и вот снова он в его власти..и щаслив этому безмерно...Даниэль это просто живой вирус..вирус с интеллектом..а вся эта редкая близость с Бруно-это все очередные ниточки власти которые накидывает Даниэль,затягивая Бруно в любовный бред..секс для него-это всего лишь способ достижения цели..все..он снялся в клипе,засветился на сцене и обеспечил себе почву под ногами..все..Бруно ему больше не нужен..тело в котором существовал этот вирус больше не приносит былой пользы..оно бесполезно...истощено.. Данька-холодная рассчетливая сволочь..для него нет ничего ценного в этой жизни...он не умеет любить..все для достижения цели..любыми способами...он не живой..
draw: ну почему Даньку все считают такой скотиной??? никто ж не подумал, что он тут жертва обстоятельств. Он многие годы пытался пробиться и удержаться в группе. Ну, мож слегка неправильно понял происходящее - в меру своей распущенности Ну, не верит он в ТАКУЮ любовь. Да и мож просто Бруно оказался не в его вкусе. А вот терпеть такое через силу - это ж сколько надо иметь силы воли! В конце концов действительно могло и надоесть. Да и просто сорвался. Мож, Данька уверен в том, что удерживался в группе тоько из-за секса. Заметьте - Бруно столько лет спал с ним, а про любовь ничего не говорил! А может, многое бы изменилось, если бы сказал. А так - что оставалось думать Даньке? Что его просто трахают - и всё(((( А как только он сказал правду, его сразу так мягко и выпроводили...
Achenne: защищай не защищай, а по тексту (даже если вычеркнуть личную симпатию и прочее предвзятое отношение к персонажам, и брать просто абстрактных людей)))) - выходит то, что выходит)))
draw: змеищщщще..
BlackBride: draw пишет: ну почему Даньку все считают такой скотиной??? ну наверное потому что ты его таким изобразил)и это нормальная человеческая реакция.. draw пишет: терпеть такое через силу - это ж сколько надо иметь силы воли! так не за просто же так он это делает..а ради цели..ради славы..которой хочет до дрожи..так что тут он не жертва..а пользователь.. draw пишет: А как только он сказал правду, его сразу так мягко и выпроводили... ну а какой нормальный человек будет оставаца с человеком,который ему сказал что он насильник? Achenne пишет: защищай не защищай, а по тексту (даже если вычеркнуть личную симпатию и прочее предвзятое отношение к персонажам, и брать просто абстрактных людей)))) - выходит то, что выходит))) во)жму руку!я об том же)
draw: BlackBride wrote: таким изобразил дык...эта...вроде как красивым, продуманным таким, короче, любовался им весь фик...
Achenne: сволочь он,красивая продуманная все равно сволочь
Rain: Я изначально смотрю на Das Ich глазами Draw и Achenne. и вот новая История Болезни пугает своей достоверностью... так могло быть... Реалистичность слэша - сама по себе отдельная медицинская карточка, но лично меня вставляет больше откровенной шизы.
BlackBride: красота разная бывает..внешне он безусловно красив...но вот внутренне..я могу его понять..но вот принять его поведение не смогу..зря он решил что все в этом мире сводится к сексу..и расплачиваться нужно только так..
BlackBride: красота она бывает разная...внешне он безусловно красив..ты его очень "вкусно" описал..но внутренне..нет..я могу понять его..все мы в этом имре эгоисты..но с чисто человеческой точки зрения,и с точки зрения морали*пафосно так* бесчувственный он эгоист)
Achenne: ща буду занудой. ну если говорить о реалистичности (что применительно к слэшу вообще...э... странно), то вряд ли Даниэль прямо уж так должен был быть уверен, что его "держат" исключительно из-за секса. в конце концов, в реале Бруно с кем только не работал и кого только не продюссировал, от Atrocity до InStrictConfidence и L'ame Immortelle..и шо, со всеми спал?! то бишь, Даниэль вряд ли должен был делать выводы "не дам=выгонят". И по тексту не из-за того, что отказался его "попросили", а из-за того КАК отказался. Более злопамятный/жестокий/мстительный человек на месте Бруно еще и отомстил бы как-нибудь, хех, не дал бы тому же Скорбуту хода - уж поверьте, власти у него хватило бы, он там в половине фестов организатор помимо всего прочего... короче. ХАМИТЬ НЕ НАДО, вот и все. если что-то не по тебе, лучше сказать по хорошему.
draw: Ну, эт ясен пень. но это же СЛЭШ. Тем более, это слэш ДРАУ)))) Здесь всё начинается и кончается сексом и чуйсвами)))) Все причины и следствия - в сексе и чуйсвах)))) А что касается Бруно и Скорбута. Думаю, они не пересекаются. Скорбут - клубная группа, не фестивальная. Хотя, почитаю интервью их, мож, где-то они и выступали. Вот на том же Треффене есть площадка для ЕВМ и синти-попа. Но они как-то и так неплохо устроились. Оказывается, "Топливо" ихнее ажно в Америке было популярно и даже в каких-то там чартах висело не на последнем месте.
BlackBride: ну вот мы эти чуйства щас и обсуждаем))))
DasTier: и подул ветерок кавая серьезно, от всех этих "шерсток-сосочков", которыми увенчаны все пассивы без исключения, веет чем-то этаким...boylove зовется. и несколько цитат навскидку - особо понравилось. "С именем, которое ему шло, но не подходило" "её разлагающее тление" - а что, бывает восстанавливающее тление? конструктивное, так сказать? "…Мы прописывали ударные." - хорошо бы, чтобы автор вчитался в эту фразу особенно пристально. " Он был полностью голый" - а можно еще быть голым фрагментарно. "Не говоря ни слова, не глядя мне в глаза, он расстегнул мне молнию на брюках, запустил руку внутрь, и через пару секунд уже ласкал меня ртом" - новое слово в анатомии: рука со ртом. можно было бы поискать еще, но это будет уж излишнее буквоедство. только вот..."дитЁ". без комментариев. сама идея фика - очень даже понравилась, если бы не...полный кавай. и очень странный стиль написания.
draw: DasTier wrote: очень странный стиль написания. чем странный?? DasTier wrote: только вот..."дитЁ". какое дитё? что дитё? где дитё? DasTier wrote: Не говоря ни слова, не глядя мне в глаза, он расстегнул мне молнию на брюках, запустил руку внутрь, и через пару секунд уже ласкал меня ртом" - новое слово в анатомии: рука со ртом. да нет же, руку запустил, вытащил, наклонился и в рот взял. А что, это так не понятно? Или надо было вот так через запятую всё и написать? DasTier wrote: и подул ветерок кавая это я так пытался "глазами Бруно" всё описать)))) Ну нежность он испытывал к этому Даньке, нежность, причём, вот ТАКУЮ. Это сейчас поглядишь на то, что выросло - чудовище двухметровое. Какая, нафиг, "шёрстка"! Да это же гориллус обыкновениус! А тогда он был мягким и пушистым...И Брунька был такой влюблённый-превлюблённый. Писал бы про Штэфана - другой выбор слов был бы. Или вот, пожалуйте - про любовь Роберта (которого я по тупи обозвал Йоргом) к Даньке. Там, между прочим, нет никаких шёрсток. Ибо Роберт - это не Бруно. *защишается* Это всё влияние Ахеннэ! Она его таким мне в башку вдолбила)))))))Ванильным таким)))) DasTier wrote: "…Мы прописывали ударные." - хорошо бы, чтобы автор вчитался в эту фразу особенно пристально. про это вот ещё забыл. Лично все наши знакомые музыканты именно так и говорят о записи барабанов - прописать ударные. Прочее - прописать вокал. Прописать гитару. Жаргон, так сказать...Разве и это было не понятно? Кстааааати...Насчёт кавая...А мож и правда написать что-то конкретно кавайное? Только вот как? И главное - про кого? Не, ну есть у меня пикча с кавайным скорбутом...
DasTier: draw и вышел у тебя не Бруно, а Гумберт Гумберт и месть гориллообразной Лолиты мужского полу про дитЁ - вот здесь: "Якоб несовершеннолетний. И мозгами ещё дитё дитём.". вообще-то в русском яз. есть "дитЯ", а дитё - это в одном ряду с "лОжить" и "звОнить". про руку со ртом - да добавить бы что-то в духе "и через секунду уже опустился на колени, чтобы поласкать меня ртом". а то очень мнгновенная перебивка органов действия выходит. про общие странности стиля: просто некоторые фразы курьезно читаются. вроде "приподнял лицо и вскинул глаза", или вот как там про фигуру...сужение от лопаток... и сужается так прямо до пола, этакий конус перевернутый вроде бы понятно, о чем речь, а написано смешно . и насчет кавая - нет, тут я вам не читатель. еще ГПедофилию предложите, бэ.
draw: DasTier wrote: месть гориллообразной Лолиты мужского полу *выползая из-под стола* Мдаааа....Вы осторожнее! У меня же ВООБРАЖЕНИЕ! Я как представил герра Гальду в белИньких гольфиках с помпончиками, в клетчатой юбочке и с двумя хвостиками...Ну, ежели его нынешнюю "пальму" на лысом черепе разделить надвое и завязать банЬтики... *снова падает под стол ржать* А про дитё - это я видать, не доглядел. Русицизмы в основном поубирал, а кое-чтои просочилось. Но с бэтаньем - беда. Кто занят, кто косяков н евидит особых. А про конус - там же было написано СПИНА треугольником, а не весь Данька))))) Насчёт кавая - вот я тоже так подумал - это про двухметровых чудищ? *усиленно отгоняет от себя призрак белИньких гольфиков* Только в порядке живого стёба...
DasTier: draw смех смехом, а вот бы...правда написать по канве Набоковской Лолиты? тот же Бруно похищает возлюбленного "мальчика" и, скажем, во время американского турне укатывает с ним в вольную поездку по стране. на ретро-авто. попутно заплетая жертве вот эти самые банты. и имея секс во всех отелях. и представляя себя везде как любящего папочку жуть?!
Achenne: DasTier *протестующе* это кого, Гальду что ли увезет? вы реально представьте ээээ.... соотношение габаритов... Гальда на полторы головы выше и в плечах точно раза в два шире 0_0 аха, справится Бруно с таким монстром...и вообще, у них всего 6 лет разницы, на Лолиту и Гумберта Гумберта точно не тянет. да и Якоб тоже... возрастом-то подойдет (хотя тоже не НАСТОЛЬКО большая разница), но размерами...
draw: Нет, ну как вам не стыдно??? Я же говорю, у меня ВООБРАЖЕНИЕ! *представил, как Брунька волочёт за собой одной лапой Даньку за его пальму, в другой лапе - тряпочка с хлороформом...Нет, лучше дубина!* А по возрасту, да - больше подошло бы Бруно/Якоб... Кхм...а что если скрестить каким-нить образом Эрнста Хорна (гляжу я на него и думаю, что полтинничек-то он уж разменял...) с кем-нить юным? Только с кем?
die Wut: История болезни прописана очень хорошо. История страсти, можно и так назвать, потому что это была именно любовь к телу. По крайней мере, таково впечатление. А вот что грустно, линия Штефа загнулась! Он ведь был в тот период так несчастен, так одинок - неспроста! Ревность, значит. И вряд ли успокоился после того короткого разговора. Куда ж потом девался? Если б он "болезнь" переждал и вдруг оказался для Бруно самым близким, любящим и любимым... Как-то вся логика рассказа напрашивается на такой конец.
полная версия страницы