Форум » Прочие персонажи » «Imitatio Christi» » Ответить
«Imitatio Christi»
Achenne: Категория: RPS Жанр: angst, action. Darkfic Рейтинг: R Предупреждение: смерть персонажа
Ответов - 38, стр:
1 2 All
Achenne: В гостиничном номере пахло деревом, полировкой и чем-то трудноуловимым, вроде парфюма прежних постояльцев. Благодаря темноте фантазировалось легко. Прежние обитатели представлялись молодой парой: она - рослая блондинка с лошадиным лицом, отчаянная феминистка и «бизнесвумен», он - забитый, с тихим голосом, аккуратно завязанным галстуком... и непременным американским флагом, прицепленным к антенне «бьюика». Бруно Крамм усмехнулся, оборвал цепочку сравнений. Типизировать американцев до подобного гротеска - нечестно. Даже в виде маленькой мести за здешнюю подсознательную ксенофобию. Бруно не совсем понимал ее, в 16-25-летних-то... да и вообще, это японцы разбомбили Перл Харбор. Впрочем, Бруно также не был уверен, что американская молодежь помнит, кто именно и против кого воевал. Отчуждение - следствие третьесортных «попкорновых» кинофильмов, где иностранцы - что немцы, что русские, что китайцы, неизменно изображаются злодеями. «Еще один архетип». Он разглядывал голое окно и небо за ним - беззвездное из-за аляповатых огней города. Словно на эбонитовой палитре намешали светлых красок. Краски менялись, возвещая о ночных наслаждениях, и звезды явно проигрывали соревнование. Бруно предположил, что американцам попросту не надобны звезды, пока достаточно светорекламы в городах и на экранах ТВ. Кстати, телевизор стоял и в номере. И, наверняка, прежние постояльцы смотрели его, сидя на том же диване, где сейчас лежал Бруно. Блондинка ругала политиков, а муж глотал пиво и собственные возражения. «Что ж, у нас есть точки соприкосновения», - снова усмехнулся, поднеся к губам полупустую бутылку. - «Но только не телевизор. От американских программ меня тошнит». Свет и грохот ворвались в номер одновременно, и Бруно поразился таланту Штефана вносить хаос. Просто _уникальный_ талант для человека ростом чуть больше 160 см., к тому же худого, как макет из анатомического музея. По пинаемой двери, звону ключей и шипению можно было вычислить траекторию продвижения Акерманна, а так же его настроение. Отвратительное настроение. -Ты тут? - Штефан включил электрическое освещение, заставив Бруно зажмуриться. - Смотался?! -Смотался, - согласился Бруно. - Надоели эти американцы. Концерт мы отыграли, а насчет «афтерпати» в контракте ни слова. Штефан заслонил собой черную доску окна. С негодованием воззрился на мирно валяющегося на диване напарника: -Значит, по-твоему, честно - потихоньку исчезнуть, бросить меня одного отгавкиваться от поклонников, журналистов и прочего сброда?! Да еще и объяснять шестнадцатилетним дурам, почему их ненаглядный Крамм не изволил высунуть нос из гримерки... -А зачем я «шестнадцатилетним дурам»? - озадаченно моргнул Бруно. -Сфотографироваться. Или пообниматься. Или потрахаться, - фыркнул Штефан. Потом сообразил, что над ним смеются, и снова взбесился: - Ничего смешного! Дебилы облепили меня в три слоя... ты же знаешь, я это ненавижу! Штефан отобрал пиво. -Размалеванные девицы, щелкоперы - лезут из всех щелей, как клопы... И чертов английский... Тьфу, и язык на жвачку похож, прямо зубы охота почистить после него! - остатки темно-рыжей жидкости блеснули, опрокидываясь в горло и смачивая пересохшие губы, что прервало тираду на полсекунды. - И пиво у них пить невозможно! - последовало заключение. -А, по-моему, ничего, - отозвался Бруно, открывая очередную бутылку. Штефана спокойствие напарника довело окончательно, он вышвырнул резервуар в окно. Палитра исказилась. Словно в бетономешалке. Именно о ней говорит Штефан... и он не умеет смиряться. Посему, Бруно не перебивал. А Штефан замолк, но молчание - это просто перезарядка патронов. -Ненавижу, - выдохнул он. Слово, шипящее, будто змея в горячем песке Сахары. Бруно вздрогнул, словно яд влился в вены. Он соскользнул с дивана, попытался обнять напарника. Штефан вырвался, острые пальцы и локти выставил преградой мягкой ласке. -Ненавижу, - повторил он. Сидел на подоконнике, напоминая аппликацию на черной бумаге. А Бруно - на диване, неохотно распростившись с остатками уютных полусонных размышлений. О боги, ну почему Штефан в последнее время _такой_? -Штеф. Мне тоже не особенно нравится в Америке. Мы чужие тут, и я понимаю тебя... и твою усталость, - он вздохнул. - И прости, что «бросил тебя одного», пожалуйста... Прости. -Да плевать. На всех - плевать! - заорал Акерманн. - И на Америку!.. Надоели... -Кто, Штеф? -Фанаты. Ну, те, кто _покупает_ наши диски и билеты на выступления, - уже спокойнее сказал Штефан. Давно хотелось ему высказать, но все боялся - Бруно не поймет. Однако у всякого сосуда есть дно и горлышко. Он отметил - напарник сменил расслабленную позу на «я-весь-внимание». -Фанаты? - переспросил тот. Штефан дернул плечом. -Да. Тупое быдло. Им ничего не надо - мы можем сколько угодно пытаться донести до них _что-то_, а они хотят подрыгать ногами и задницами! Мы перекладываем Рушди, Бодлера и Бенна, но они понятия не имеют, кто это такие, и не заинтересуются - разве, попугают приятелей «страшными-готическими-лириксами». Тьфу! - Штефан прервался, искоса поглядывая на выражение лица собеседника. Ему вспомнилась история с «Моргом», самым провокационным альбомом. Идеей Штефана было протащить писания циничного патологоанатома в музыку 20 века, а первой реакцией Бруно на такое предложение - нервное хихиканье: «Штеф, неудачная шутка». А потом согласился. И самый тошнотворно-болезненный бенновский текст смикшировал в танцевальном варианте. В результате, почти на каждой готической вечеринке народ плясал под очаровательный текст о гниющих внутренностях пораженных раком людей. Но, похоже, сам Бруно относился к подобным выпадам против морали как к игре. Лишний раз эпатировать критиков, посмеяться над морализаторами. Пророком и просветителем он себя не считал. Штефан соскочил с подоконника. Сидеть на месте невыносимо, словно бы и не вымотался от выступления. Вот-вот из-под ступней искры полетят и испортят ковролан. Чур, платит менеджер. -Штеф. Я не совсем понимаю. -ЧТО ты не понимаешь?! Ты ведь сматываешься от девиц, тупых журналистов и прочей дряни, не так ли? Ты видишь - каковы они, не американцы даже, везде одинаковы, как одноклеточные – попробуй, отличи одну амебу от другой - у них только секс и выпивка на уме, и _нас_ они воспринимают такими же, в лучшем случае - как вариант «фильма ужасов»! Да и не нужно им иного... Бруно прикрыл губы ладонью. Если Штефан сейчас заметит улыбку - несдобровать. Но как еще реагировать на полудетскую обиду «как-вы-смеете-не-ценить-мою-гениальность»? -Штеф, прекрати. Мы делаем то, что интересно нам, и без разницы, как воспринимают... «амебы»? -Я чувствую себя Кентервильским приведением, Бруно, - Штефан очутился в противоположном углу комнаты. «Телепортировался, что ли?» - Гремлю цепями и рисую лужицы крови... а мне предлагают поменять краски. Удивляюсь, почему тебе наплевать. Ты вкладываешь себя в сложнейшие пассажи, вроде тех, что на «Морге», но ими восхищаются пара десятков эстетов, а большинство требует, чтобы мы исполняли «Дистиллят». Черт. -Это шоу-бизнес, - резонно заметил Бруно. «Но Штеф не согласится. Никогда. Недаром его основной образ - распятый на кресте. Imitatio Christi, в соответствии с католическими предписаниями, ха. Своеобразная логика: мы критикуем религию, используя ее образы; мы объявляем себя мизантропами и эгоцентриками, но желаем, чтобы толпа проникалась нашими идеями... а не воспринимала клоунами. О да, Штеф, ты прав. Во все времена богохульники вешали себя на кресте, сдирая с него Иисуса. Но я не желаю быть вторым - или третьим Сыном - Бога либо Сатаны. Не желаю. Назови приземленностью, но с меня достаточно выгодного контракта». Он ждал, а из окна потянуло сквозняком, свидетельствуя: жара наконец-то спала. Ветер провел серебристой ледяной ладонью по коже, и Бруно съежился. Контраст темноты снаружи и сияния внутри образовывал мглу, и в ней Штефан чудился опасным, точно затаившийся демон бездны. Наверное, он бы _предпочел_ стать демоном. Только бы не простым смертным. -Шоу-бизнес, - наконец, выговорил он. Ветер скакнул из-за границ сумрака, хлопнул незапертой дверью номера - Кентервильские призраки явились к самозванным пророкам, и не пятна рисовать, а... -Штеф. -Да. Шоу-бизнес, - повторил тот. Секунда - и Штефан набросится с кулаками на Бруно, доказывая себе, что не ярмарочный уродец, а Некто, отмеченный печатью. Пускай и дьявола, его бы устроило. Труп напарника - идеальное доказательство участия высших сил, а? Щелкнули жалюзи. Палитра ночи исчезла, Штефан задумчиво прикоснулся к выемке между ключиц Бруно, и тот воспринял: пульс ускоряется, словно от щелчка плетью. Мятный холодок. Бруно замер, покоряясь воле напарника. Но Штефан всего-навсего опять отобрал начатую пивную бутылку, полагая, видимо, что имеет на нее законные права. Бруно засмеялся. Закашлялся. Это-просто-ветер. В крайнем случае, гроза. Не призраки заброшенного замка. До Апокалипсиса есть время. Достаточно, чтобы не задумываться, чтобы получать за него деньги, а финальным номером программы исполнять попсовый «Дистиллят». А потом фотографироваться со щебечущими, подобно канарейкам в зоомагазине, поклонницами. -Извини, - Штефан рухнул на диван, зеленая плюшевая обивка практически не прогнулась под ним. -Все хорошо, - Бруно счел момент удобным, обнял Штефана за костлявые плечи. - Штеф, не бери в голову. Мы-делаем-то-что-нам-нравится. И остальное не значимо. Вздох. В нем послышалось бряцанье кандалами. Необходимо сменить тему. Кстати. -Ой, да, - Бруно взъерошил волосы. - Чуть не забыл! Нас пригласили в какой-то V.I.P.-клуб. Нас вдвоем, без аппаратуры, без сессионных музыкантов и так далее, - он перегнулся через спинку (вставать было лень), извлек из темно-коричневого дипломата с витым рисунком лист красной бумаги. На ней черным шрифтом значилось: конфиденциально. Штефан развернул. Хмыкнул, читая условия. -Ничего себе. Что за чокнутый миллионер согласен заплатить столько? - недоверчиво повертел красную бумагу в длинных пальцах. -Представления не имею. Горничная передала, да и все. Я ее спросил - от кого письмо, а она руками всплеснула. -А, - шелест напомнил о насекомых с твердыми хитиновыми крылышками и заточенными жвалами. - И что теперь? -Завтра пятница? - Бруно наклонил голову. Блики отражались в его темных, точно объединивших зрачок и радужку, глазах. - Значит, три дня у нас свободные. -И? - Штефан снова напрягся. Под кожей лица, хранящей остатки грима, дернулись мимические мышцы. -Торчать в номере и смотреть идиотские телепрограммы мне неохота. А тебе? Отсутствие ответа было согласием. После тринадцати лет _вместе_ понимаешь за полчаса до того, как мысль явится, не то, что слово. Конечно, при условии вменяемости. Штефан медленно кивнул. Другой реакции и не предполагалось. Наживка чересчур сладка для обоих. Вовсе не деньги, хоть Бруно и корчил из себя прожженного бизнесмена, - но Тайна с большой буквы – это посеревший мир отчистили до лунного блеска, вывесили звезды на небо мегаполисов. Деньги второстепенны. Тайна, безусловно, выхватывала первый приз в данной гонке. Гран-при... ...у подписи под пятизначной суммой. Подписи, удивительно подходящей к давешнему разговору о культуре, амебах и «Дистилляте». Штефан перечел ее еще раз, сомневаясь, правильно ли понял английское выражение. Казенная формулировка «Искренне ваш», не подразумевающая ни принадлежности, ни искренности? Нет. Не так. В языке-жвачке порядок слов имеет значение. И финальная фраза красно-черного письма гласила: «Ваши искренние последователи». *
Achenne: -Кросс-Плейнс, повторяю для слабослышащих: Кросс-Плейнс, - голос у Бруно был кислым, как молоко, простоявшее в духоте часов шесть. Вчерашнего воодушевления след простыл, не действовала и рубиновая картонка с темными буквами. -Не ворчи, - Штефан увеличил скорость машины, благо в пустынной местности вне города полицейских не намечалось. Бруно отвернулся к окну, думая о а) чересчур раннем пробуждении б) несъедобном завтраке в отвратительной забегаловке, где попутно заливали бензин в бак полуразгроханного за время тура «джипа-тойоты» в) самой чертовой машине и неработающем кондиционере г) полуденной жаре, подталкивающей его к опасной черте. Все вместе образовывало критическую массу. Штефан, напротив, настроился на нечто-особенное. Жара его не смущала, а ожидание прямо искрилось. Коснись - током ударит. -Кросс-Плейнс, значит. -Да. Дурацкое название, - в тоне Бруно явно распознавалось «давай-бросим-все-и-вернемся». Штефан быстро оглянулся на него, окатив целым водопадом негодования. Штефан думал о подписи, и мысли те притягательнее золотых яблок райского сада, где в ветвях деревьев честолюбия водятся прелестные дриады. Ставящие внизу письма «ваши искренние _последователи_». -Поверни налево, - Бруно отодвинул стекло пошире, но вместо свежести пахнуло песчаным и асфальтовым жаром. Мимо мелькала однообразная желто-серая степь, безбрежная до экзистенциальности. Единственные живые существа на много-много километров - ящерицы, змеи и какие-нибудь койоты. Плюс два немецких гота, один из которых слегка не в себе (Бруно покосился на ухмыляющегося Штефана), а второй... второй, наверняка, тоже. Раз сам подсунул приятелю подобную авантюру. Сам. Вот именно. Посему, ныть глупо. Расслабься и получай удовольствие. -Скоро приедем, - Штефан сверился с прилепленной на приборный щиток картой, оторвался от руля, чтобы дернуть напарника за медово-каштановую прядь волос. По-видимому, сие символизировало ободрение. - Не раскисай. -Твое «скоро» я слышу уже три часа, - Бруно достал из бардачка пачку сигарет, вместе с ней вывалилось и было подхвачено «приглашение». - Интересно, кто ж все-таки нас позвал? Сомневаюсь, чтобы миллионеры жили в эдакой глуши... -Кто-то вчера разглагольствовал о шоу-бизнесе, - высказался злопамятный Штефан. - Одно из правил: если платят деньги, вопросов не задавай. -И это говоришь ты? Диалог прервало изменение пейзажа: покосившийся указатель с надписью «Кросс-Плейнс, 2 мили» - кривой, словно ее выводили в нетрезвом состоянии. На прогнившей доске восседала взъерошенная смоляная птица, смахивающая на обкуренного «дарк-панка». -Ну вот, почти добрались, - удовлетворенно подытожил Штефан. Бруно хмыкнул. Воображение нарисовало ему Кросс-Плейнс: крохотный городишко с тремя шелудивыми псами, валяющимися в пыли возле «МакДоналдса»; с давно не крашенной методистской церковью и заспанными жителями, день-деньской торчащими в скверной имитации «салуна» времен Дикого Запада, а их жены не пропускают ни единой серии мыльных опер. Готические клубы в подобное захолустье не вписывались категорически. «Надеюсь, кондиционер найдется», - он провел освежающей лимонной салфеткой по лицу. Проклятая жара... и чего не устраивало в отеле, с бассейном и ледяным пивом в морозилке? Телевизор ему надоел. Ха. Что ж, обещанные деньги и аттракцион приключений надо отрабатывать. Он втянул щиплющий сигаретный дым. Штефан в нетерпении постукивал костяшками пальцев по рулю. «Зацепило. Зацепило его приглашение. Словно кто-то подобрал ключ именно к нему», - недовольно подумал Бруно: о нем-то особо не позаботились. Поэт-романтик, антагонистичный толпе, крылатый и осиянный адским заревом - все о Штефане, с «Das Ich» ассоциировался прежде всего он. Да, критики упоминали об авторе музыки... те же критики, которые расхваливали «Морг». Но Воин-отчаяние - Штефан. Бруно - в лучшем случае, оруженосец, преданно вкладывающий в ладонь воителя митриловый клинок мелодии, на сцене - битве? - остающийся в тени. «Все-жара», - он поразился себе. Какая чушь. Они вместе. Дуэт. И не только. Никаких «ключиков». Загадочное приглашение - завитушка в жанре саспенса. Даже не слишком оригинальный ход американских готов. «Жара», - повторил Бруно полувслух, сминая лимонную салфетку. - «Во-всем-виновата-жара. Мозги плавятся, будто от передозировки ЛСД». «Джип-тойота» пересекла отметку с очередной кривой вывеской, на сей раз возвещающей: «Welcome to Cross-Plains!». Штефан притормозил, рассматривая окрестности, и уголки губ сложились в разочарованную гримасу. Он почему-то ожидал, что место «скрещенных равнин» подобно перекрестку трех дорог, где приносят жертвы язычники и жрецы Вуду. А встретил их ухоженный городок-оазис и напрочь стер первое впечатление, возникшее от гнилого указателя с панком-вороном, что надменно взирал на гостей. Бело-розовые домики аккуратно выстроились вдоль асфальтированного шоссе, кое-где висели рекламные плакаты, на углах магазинчиков установлены автоматы по продаже газет. А пиво тут, поди, «до 21 года - ни-ни, да и то соседи шушукаться будут». «Интересно, а за презервативами они в другой штат ездят?» - Штефан разочарованно потянулся к пачке «Давидофф», натолкнулся на ладонь напарника. -Что скажешь? -Я опасался худшего, - Бруно приободрился. Милый пейзаж его вполне устраивал, что же касается экстрима, то его следует дозировать. И обставлять кондиционерами. - По крайней мере, мы все еще в двадцатом веке. -Зануда. -Если угодно - зануда, но участвовать в шоу о Диком Западе я не намерен, и искренне рад, что не придется. Кстати, ты не мог бы остановить машину: я хочу купить что-нибудь холодное, - суховатая «официальность» отразила обиду: Штефан относится к нему как к собственности. Разве что в карман не запихивает, рядом с зажигалкой и ключами от машины. Собственность не имеет права на мнение - даже об американском захолустье. -Подождешь, - Штефан отмахнулся: вглядывался в невинные вывески, ища нужную. Бруно отдернулся, словно его наотмашь хлестнули крапивой. Нет, он привык к резкому характеру напарника, но того явно заносит. «Он изменился. И давно... просто я не желал замечать», - Бруно сглотнул пересохшим горлом. Обида саднила кошачьей царапиной. Красной, подобно бумаге, имитирующей кровавый оттенок. Дешевый трюк, а Штеф «намагнитился» - настолько, что отодвинул Бруно в разряд досадных помех. Бруно вспомнил о вороне и гнилой доске, точно вырванной из гроба. - «Кросс-Плейнс. Пересечение. Всего, что было между нами». -Штеф, останови. Пожалуйста, - он подчеркнул просьбу. Прежде аналогичной интонации хватало, чтобы Штефан неделю вел себя, как наказанный щенок, беззаветно обожающий хозяина. Щенки выросли в трехглавых Церберов, поводки истерлись, и роли сменились. Неприятно. Но - не желал размышлять. «Развернуться - и прочь. Америка чересчур огромна, а турне затянулось. Мы чужие здесь, и она делает нас чужими друг другу... Я сам виноват, я дал ему чертово приглашение. Расплачиваюсь. Но, Штеф, давай вернемся», - Бруно дернул за ручку «джипа» - собираясь ли выскочить на полном ходу, задыхаясь от приступа клаустрофобии невысказанной ссоры? Штефан соизволил отвлечься от спящих неоновых реклам: -Иди, - вдавил педаль тормоза. - Надеюсь, не удерешь. -Чего-о?! -Ты ведь испугался. Бруно, я тебя тринадцать лет знаю, и ты сейчас смахиваешь на затравленного кролика, только объясни, какого дьявола так дергаешься? «Из-за тебя. Из-за вчерашнего разговора и твоих клыков - клыков вервольфа - у моей глотки». -Глупости. Я жару не переношу, - бесцветно. Язык ссохся, навокаиненный и тяжелый, и Бруно прижался к противно-теплой обивке кресла. - А город мне нравится, вполне уютный, хотя не понимаю, какое отношение он имеет к эксцентричным миллионерам. Уютный. Штефан скорчился от определения, словно нашатырем нос намазали. «Тут мы не сойдемся во мнениях, как и насчет шоу-бизнеса. Но я не настаиваю», - Бруно робко провел рукой по колену напарника, совершая магический ритуал «давай-помиримся». Он спросил себя, сколько раз за последнее время прибегал к нему, и не сумел назвать точного числа. Часто. Слишком часто. По количеству троп на Великом Перекрестке. Штефан ухмыльнулся. -Окей, - он удачно передразнил американский выговор, перегнулся через сидящего рядом Бруно и сам открыл дверь, быстро «клюнув» пахнущую сладкой пудрой и одеколоном щеку. Бруно вылез из автомобиля, на ходу поправляя помявшийся шелковый костюм и прическу. Попутно, вновь осмотрел город. «Полынный», - пришло на ум определение. - «Полынный и горький, как Египет за сутки до прихода Моисея». В машине аромат, напоминающий об абсенте, галлюцинациях и катастрофах не ощущался, но снаружи сорняк был повелителем. Наверное, тут полынь выращивают специально, чтобы отпугнуть комаров. Или койотов. Или демонов. У входа в магазин, горделиво возвещавший «ВСЕ, ЧТО ПОЖЕЛАЕТЕ» (боги, и откуда американцы выкапывают столь безвкусные названия?), звякнул колокольчик. Внутри Бруно увидел чистоту и стандартный набор от кока-колы и хрустящих хлопьев до аспирина и зубных щеток. Плюс прохлада, драгоценная, как горсть изумрудов. Дальше можно не ехать. Еще б и Штефу это объяснить. -Hallo, - позвал Бруно. Из-за прилавка высунулась светлая голова подростка лет шестнадцати. Ангелоподобное создание с оттопыренными ушами захлопало воробьиными глазами, откровенно пялясь на гостя. «В подобных городишках новый человек - вроде динамитной шашки», - Бруно постарался сделать вид, что не заметил нахального «оценивания». - «А уж тем более, иностранец». -Пожалуйста, бутылку минералки. Холодной, - акцент получился еще хуже, чем обычно - оттого, что его маскировали. Белобрысый продавец, впрочем, никак не среагировал - только немигающе разглядывал Бруно, и тому сделалось неловко до мурашек, словно раздели и вслух обсуждали достоинства и недостатки. Он повторил просьбу. Безрезультатно. Серая сетчатка фотографировала его, будто перечисляя для отчета в ФБР или ЦРУ: «среднего роста; волосы каштановые, вьющиеся; лицо круглое, глаза большие, темные; полного телосложения, одет в черный шелковый костюм; носит туфли на платформе»... «Да что творится?» - Бруно чуть не хлопнул дверью. Но сдержался. Все-нормально. Американцы всегда пялятся, особенно - провинциалы, особенно - на людей с заметным немецким акцентом. Старая добрая ксенофобия, никуда не денешься. -А? Чаво? - переспросил мальчишка. Теперь Бруно приметил металлические капли наушников, улыбнулся: объяснение «невменяемости» так просто! Ох уж эти подростки!.. -Минералку. Холодную, - раздельно повторил он. Блондин извлек требуемое из холодильника. Бруно вытащил десять долларов, он представления не имел, сколько стоит бутыль воды, но мечтал поскорее вернуться к Штефу. Резкий, порой жестокий, Штеф все-таки был самым близким, и в странном городе полынных зарослей и клубков перекати-поле на асфальтированной трассе, Бруно не хотелось оставаться одному дольше пяти минут. -Спа-сибо, - парень протянул тонкую птичью лапку к деньгам. И неожиданно вцепился, вгоняя неровные ногти в мягкую ладонь, словно в приступе эпилепсии. -Что?! Отпусти меня! - закричал Бруно, и ужас, похороненный под настилом «все-нормально», выплеснулся абсентовым потопом. Хрустнули суставы, еще чуть-чуть - и костлявая, словно у призрака, пятерня погрузится - до костей, разбрызгивая вишневые бусины крови, что затуманят начищенное стекло и выбеленные стены. ...Десятидолларовая монета покатилась чеканным диском по поверхности стеклянного прилавка. Когти ворона втянулись, подросток невинно хлопал белесыми ресницами: -Извиньте, мистер. -Ни...ничего, - Бруно подул на руку. Встряхнулся. Черт, Штеф прав - он действительно затравленный кролик. Мальчишка попросту не рассчитал сил, но он - не враг. - До свидания. -До свидания, мистер, - прозвучало вслед, и блондинистый подросток даже соизволил вытащить наушник-капельку. У выхода из магазина Бруно замер. У него был очень хороший слух. И мелодию, раздающуюся из плейера, он распознал бы и в гипнотическом трансе. Его собственная - «Erde ruft». *
Achenne: -Ну, жертва Великой Суши, доволен? - Штефан стоял рядом с машиной: пока Бруно общался с местными обитателями, он успел исследовать окрестности в диаметре двухсот метров. Те окрестности, что лежали не по прямой. Вопрос прозвучал иронично, но без язвительности, и Бруно засмеялся - будто освобождаясь от неприятного наваждения и дергающей боли в ладони. -Доволен. -Я тут глянул. Ох, и в дыру мы заехали, - Штефан скривился. - Пуританская, до омерзения правильная американская дыра. С ай-кью обитателей на уровне среднестатистической курицы. Бруно вытянул вперед руку. В ней была зажата бутылка с минеральной водой, выполнявшая функцию приложенного от синяков льда. -Парень в магазине. Вцепился, как клещами, - он облизнул губы. -Бруно, тебя ткни посильнее - уже ноешь, - Штефан перехватил воду, распечатал пробку. -Но он слушал нашу музыку. То есть, поначалу уставился, как на инопланетянина, а потом музыка... «Erde ruft». Громко. А что узнал меня - не подал виду. -И что? Может, ему приятель диск подсунул. Крамм, воистину уникальное самомнение: ты считаешь, что твою смазливую мордашку обязаны узнавать даже пингвины в Антарктиде, - бутыль наконец-то достигла законного владельца, уплатившего 10 долларов и часть собственных нервов. -Похоже, ты прав, - спорить никакого желания. Реагировать на пассаж о пингвинах и «мордашке» - тоже. - Кстати, ты не выяснил, где, собственно, тот клуб, куда нас пригласили? -Безусловно, - Штефан прислонился к автомобилю, умудрившись одарить взглядом «сверху вниз». - Поэтому-то я и сделал вывод о куриных мозгах жителей: реакции домохозяйки в стиле «ах-это-ужасное-место-где-собирается-молодежь» достаточно для диссертации, ха. Не мне тебе рассказывать, конечно, но дома я такого давненько не встречал. Со времен девчонки-сатанистки... -...Чьи родители набросились на нас как на идеологов, - кивнул Бруно. - А ты заявил, что «к шизикам и кошкорезам безотносителен». В подобные моменты, Штеф, я счастлив, что ты так редко даешь интервью. -Острить научился? - тот подскочил к напарнику, молниеносно сомкнул объятия-капкан. Пауками скользнули кончики пальцев, заползая под рубашку. Ласка - хоть и несколько агрессивная - расслабляла, и Бруно умиротворенно вздохнул, приникая к тонким губам. Как здорово, когда Штеф атакует не идеями о несовершенстве общества/мира/лично Бруно Крамма, а сухими нервными касаниями, похожими на лапки конопли, и на Бруно действующими именно так… Как нужно. «Веселее всего будет, если та домохозяйка увидит нас сейчас. Наверняка, жители выбрали бы торнадо или цунами прямиком из Японии, чем подобное зрелище», - он отстранился быстрее, чем хотелось. Штефан нехотя высвободил его из «ловушки». -Нам ехать надо, - объяснил Бруно. -Тоже верно. Ровно через восемь минут, в 17.00 по местному времени, как возвестили часы Бруно, они столкнулись с тем, что искали. Это был двухэтажный дом, вызывающий ассоциации с «южной готикой». Выкрашенный в знакомые черно-багровые тона, полудеревянный, с башенками, зубчиками и прочими немыслимыми украшениями, он прятался за символическим коричневым забором в не менее символическом саду. С фасада сад казался средоточием всей полыни Кросс-Плейнса, травяные заросли – томные зеленокудрые нимфы с прозрачными очами и самыми горькими слезами, обвивали ступеньки и стены, словно стремясь добраться до флюгеров на крыше. Бруно предположил, что задний двор и вовсе свалка битой посуды, коль «лицо» поросло сорняками, точно заброшенная могила. А еще на доме не висело ни единой вывески. Ни номера, ни названия клуба – впрочем, (со)здание не похоже на клуб, скорее на лавку… древностей. Некого особого антиквариата, каковой большинство предпочло бы похоронить подальше от любопытных. Дом выклинивался из общего вылизанно-скучного имиджа Кросс-Плейнса, как… Ну, гот «при полном параде», заявившийся на методистскую проповедь. «О да», - Бруно медленно вылез из «джипа-тойоты». – «Мы приехали». Против воли сжал кулаки, помял красное приглашение, рядом с местом зарождения не выглядящее низкопробным китчем. -Он прекрасен, правда? – сказал Штефан, касаясь плеча напарника. «Не больше, чем вспоротый труп на прозекторском столе. Не больше, чем раскаленная пустыня, радиоактивная и сводящая с ума – держу пари, ты вынул ту метафору всепоглощающего отчаяния из моего отношения к чересчур жаркому лету… Но мы воспевали все это. Поэтому, если тебе угодно, Штеф…» -Да, - Бруно решительно двинулся к закрытым воротам. Штефан опередил его, рванул на себя дверь оттенка глинистой почвы – или ржавчины, едва ли не вбежал вглубь сада. Окликнул отставшего Бруно – «Поторопись». Тот подчинился. -Ты помял траву, - заявил Штефан, указывая на распластанное полынное витье, когда оба очутились входом в собственно здание, по-прежнему тихое и наблюдающее. Странная фраза – под стать восхищению малоприятным местом. С каких пор Штефа интересуют газоны? -И? – Бруно заботливо всмотрелся в глаза напарника, словно проверяя, каким именно наркотиком тот накачан. И не обнаружил ничего необычного… либо разучился распознавать его. -Так. Просто, - Штефан дернул за «язычок» звонка. Вместе с мелодичным перезвоном накатило ощущение лихорадочного бреда. Вчера… вчера в черную полость распахнутого окна вполз нервно-паралитический газ. Приглашение-на-концерт… да кто же едет к черту на кулички, не созвонившись, не обговорив условий, не сообщив ни единой душе. «Крамм. Успокойся. В худшем случае – розыгрыш; и мы повернем обратно. Меня устраивает. Штеф обвиняет меня в трусости – его право. Мне тут не нравится, терпеть не могу жару… и горечь. Я хочу домой». -Добро пожаловать в Кросс-Плейнс, - из проема шагнул на крыльцо молодой человек, хорошо сложенный и гибкий, одетый в подобие средневековой одежды – традиционное облачение готов «со стажем». Особенно белые на фоне смуглой кожи и темно-синей губной помады, зубы блестели, демонстрируя радушие. Бруно вздохнул: наконец-то твердая почва под ногами - парень явно не сумасшедший. Он открыл рот, чтобы разрешить вопрос с дурацким «приглашением», но Штефан оттолкнул его, быстро вырвав письмо. -Мы не опоздали? - он протянул алую бумагу, словно тайный пароль. -Разумеется, нет. Впрочем, мы ждали бы вас, ждали и надеялись… до последнего. Мы ведь ваши искренние последователи, - выделил определение парень. Развел унизанными перстнями руками. «Вполне подходит под образ эксцентричного миллионера», - Бруно отметил платину и крупные бриллианты. – «Выходит – не розыгрыш?» -Кстати, мое имя Теодор. Но вы называйте просто Тео, - он и Штефан обменялись рукопожатием. – Надеюсь, не откажете мне в автографе, мистер Акерманн? -Просто Штефан. Конечно, - он улыбнулся полузабытой искренней улыбкой, давно не даримой никому. Включая Бруно, и того кольнула ревность – еще и потому, что «Тео» игнорировал его, автора-музыки-Das-Ich. «Оруженосец, знай свое место». Проглотить очередную пилюлю он не успел – по-американски открытое рукопожатие обвило до сих пор ноющую ладонь. -Мистер Крамм, а вам, боюсь, придется одаривать автографами всех, - прозвучало несколько виновато; Бруно усмехнулся. – Вы для наших – прямо бог… Теодор не закончил предложения – пригласил заходить, пояснив «пока народу немного, но к вечеру будет по-другому», и взгляды его и Штефана смыкались, словно Тео ожидал приказов. Метафорой «бога» он воспользовался применительно к Бруно, но правит бал - другой. «Понятно, Штеф, почему тебе нравится – настолько, что ты улыбаешься, сбросив шелуху агрессии, как старую кожу», - Бруно помешкал с полмгновения, прежде чем переступить высокий порог. – «Он и впрямь твой искренний последователь». * «Ну что ж, с кондиционером все в порядке», - Бруно зажмурился: после яркого солнца неоновая полумгла вызывала резь. Разноцветные фигуры извивались по стенам, почти трехмерные, будто искусная рендерная картинка. Лампочки перекликались с темнотой. «Типичный ночной клуб», - он понемногу привык к отсутствию нормального освещения. Знакомый черно-красный стиль, а в целом – прилично, интерьер продуман дизайнерами, смешивает элементы киберготики и средневековья – модная ныне эклектика. Здесь куда приятнее, чем посреди полынного сада, напоминающего дурную декорацию в авангардном театре: в сердцевине зарниц и темноты, под скипетрами прожекторов и пред алтарем сцены, Бруно «свой» - ди-джей, музыкант, властитель дум… Последнее определение, впрочем, соответствовало Штефану. Хотя бы в мечтах. Тео и Штефан обогнали его. Тео с деланной скромностью богатого хозяина показывал гостю владения. Перстни и черный лак поблескивали на узком плече вокалиста Das Ich, Штефан не возражал против фамильярности. А поклонник, обладай он хвостом, вилял бы изо всех сил. «Не удивлюсь, если этот Тео бросится Штефу в ноги и примется вылизывать туфли. А тот и доволен. Пусть теперь попробует заявить, мол, фанатов не выносит. Я ему припомню», - Бруно вслушался в разговор. Затем едва не скрипнул зубами: напарник завел шарманку о культуре, с характерным ехидством отозвался об американцах – в контексте женщины, указавшей дорогу к заведению Тео. «Он когда-нибудь научится тактичности?» - Бруно подскочил, чтобы следующий раз вовремя ткнуть Штефана в бок. -А что на заднем дворе? – спросил Штефан. Неужели догадки о битой посуде оправдаются? -Бассейн, - ответил Тео, не разжимая синих, будто у утопленника, губ. Он уставился поверх головы Штефана, впервые разорвав визуальный контакт. «Бассейн», - прогудело молчаливое эхо рассыпавшейся колодой Таро, самая мрачная карта коей предназначалась немецкому дуэту. Бассейн. С отравой вместо воды, с крокодилами на дне. Бруно встряхнулся, припомнив комментарий насчет кроликов. В самом-то деле, ну что он как на иголках сегодня? Расслабься. И получай удовольствие – оно практически гарантировано, парень – миллионер, и обожает Штефана. Ваш-искренний-последователь, ха-ха. Можно великолепно развлечься, если не забивать мозги необоснованными страхами. Догадка частично подтвердилась, когда Бруно полез за сигаретами: Тео моментально воздвигся, услужливый, точно дрессированный лакей, и предложил пачку длинных узких трубочек неизвестной марки. Затем, пригласил сесть за столик черного дерева – конечно же, на кресла, обитые багровым бархатом. Цветогамма соблюдалась с педантичностью немецкой, а не американской. Штефан и Тео расположились рядом. «Ну вот, а я – третий лишний», - Бруно недовольно присел на краешек, затягиваясь предложенной сигаретой, легкие наполнились чем-то густым. «Опиум?» – Бруно повертел в пальцах узкую трубочку. Внезапно яркие огни померкли, а оживленная беседа Штефана и Тео отодвинулась на тысячу километров. Черно-алая колода карт извивалась в искривленных когтях старухи-цыганки, а Бруно наблюдал, тяжело облокотившись на услужливую спинку кресла. Цыганка ухмылялась зелеными клыками, а потом у нее встопорщились первые перья, и Бруно принялся считать секунды – когда же старая мошенница обернется вороной? «Ка-ар!» - Таро рассыпались готическим строением. Одна из картонок упала перед Бруно, и на ней было выгравировано: «ваши-искренние-последователи», она затрепетала, как роженица перед решающим толчком младенца, растеклась бассейном. «Попроси меня сыграть «Дистиллят», не удивляйся… я не закричу. Оруженосцам выдирают язык, знаешь ли, чтобы они не отговаривали благородных рыцарей от подвигов, и не срывали божеств с их крестов… и я промолчу… такова моя участь, верно?» Бруно встал, чтобы заглянуть в бассейн. Из дымной водяной мглы выдвинулись руки, желающие обнять его. Он не противился. -Не возражаете, если я украду у вас Штефа на полчасика? – задали вопрос колыхающиеся глазные яблоки на узлах костяшек. Бруно закашлялся. «Штеф, не бросайменянебросай!» – воздух откатывался от него, наподобие тележки в супермаркете. Слизистые шары опускаются ниже, обволакивая скользкой пеной. Я-не-закричу, Штеф, не бросай, я-не-закричу… -Бруно! – треск рвущейся ткани. Штефан не разбирается с пуговицами, когда торопится, когда освобождает горло напарника. Чтобы тот задышал вновь. Вытряхнуть остекленелость из кофейной радужки. Тонкая не-сигарета тлеет в беспомощно вывернутой вверх ладони. – Да очнись ты! Рот в рот, горячо и непримиримо. Бруно подчинится. Он – собственность… и Штефу решать… Все. -Тьфу, ну ты меня и напугал, - осуждение несомненно. Как Бруно посмел отрывать Штефана от интересного разговора – первого по-настоящему интересного разговора за много месяцев. Разговора с тем, кто по-настоящему понимает его. -Извини. -Вы меня извините, - Тео перепуган до смерти. «Ну вот, теперь ему и пудры не надо, чтобы скрыть смуглость», - Бруно улыбается – кротко и виновато. Штефану и Тео – по очереди. – Не все переносят мое зелье, просто вы вроде бы курильщик со стажем… -Семнадцать лет стажа, - уточнил Бруно. – Но, видимо, это не для меня. …Цыганка все еще танцует. А диски глазниц пульсируют в бассейне, желтые, как круги голландского сыра. Тео вскочил, куда-то удалился. Они остались наедине. -Ты чего вытворяешь? – мрачно осведомился Штефан. -А ты? -Я – я встретил умного человека. Редкий клад, между прочим. -А моя персона среди «умных» не числится? -К черту, Бруно. Я имею в виду поклонников. Тео из тех, кого я бы хотел видеть среди нашей аудитории, он не пляшет, а слушает – душой слушает. И он не потребует исполнить дэнс-ремикс на «Дистиллят»! -Рад за тебя, - Бруно отвел взгляд, пощупал воротник: стараниями Штефана пара пуговиц отправилась в небытие. Очаровательно. На сцене он теперь будет смахивать на какого-нибудь Сида Вишеза. Точнее, на огородное пугало. Возможно, Штефу и нравится хаос в его облике, но Бруно предпочитает аккуратность. Как ни странно. «Мы разные… но были вместе так долго. И не ссорились. А что теперь?» Полынь, - предположил он. Выросла – в человеческий рост, и Штефан – хороший садовник сорняков, но Бруно не любит горечь. В конечном итоге, все его заигрывания со смертью и ужасом – попытки вытравить из вен личную депрессию, страхи и комплексы. Вытравить, а не вешать их вместо икон. -Что с тобой происходит? – Штефан пересел поближе, царапнул по вогнутой складке, образовавшейся на месте оторванных пуговиц. Затем – по коже. -Этот вопрос я хотел бы задать тебе. Штефан потер виски, его подмывало встряхнуть Бруно, – будто тот по-прежнему погружался в слои отсечения, но опиумная палочка потухла. Розовое, индиговое и салатовое электричество исчеркало их: дополнительная преграда-искажение. -Ревнуешь? – фыркнул Штефан. -Еще чего, - не разлепляя век. -Ну и отлично, - Штефан отодвинулся. Бруно почти инстинктивно потянулся за лаской, но сдержался. «Что происходит?» - ответа не предполагалось, и ему суждено терпеть, однако билеты на Берлин уже забронированы – остался один концерт, ну два, считая данный. Дома все наладится, дома разорванный магический щит восстановится. Он верит. Когда предвечные города осыпаются песком, приходится цепляться за веру в остатки чар. Темных или светлых – велика ли разница? «Ревнуешь», - выдал характеристику Штефан, но Бруно не назвал бы чувство ревностью. Скорее… дисконнектом. Проводки его восприятия оборваны, заголены, и россыпь искр тянется к Штефу. А тот отсаживается к Тео. Который вернулся – да? Да. -Не возражаете, если украду у вас Штефана? – кажется, Тео уже говорил сию фразу. Но теперь он предоставил замену – парня и девушку. Бруно заморгал: в юноше он узнал продавца, а девушка, несомненно, приходилась ему сестрой-близнецом. Высокие, андрогинно-тонкие, с льняными волосами и прозрачной речной рябью в глазницах, брат и сестра взирали на Бруно с обожанием, едва не стирая слюну с белесо-коралловых губ. Черная одежда подчеркивала их призрачную бледность. – Лили и Рональд заменят меня, хорошо? Обещаю, вы с ними не соскучитесь! «Нет. Не хорошо. Рональд – оборотень; он едва не вывихнул мне руку. А еще оба смахивают на теней из царства Аида». Штефан уже вскочил. Бриллиантовые перстни Тео расположились на узкой талии вокалиста Das Ich. -Пожалуйста, - Бруно изобразил улыбку, остальные фишки он растерял или проиграл. – Не возражаю. В розмариновой дымке фигуры растворялись. Белый рисунок на футболке-безрукавке Штефана маячил дольше всего – вверх по лестнице с крутыми ступенями, лестнице избранных, недоступной существам земным, к коим относился Бруно. Штефан не оглянулся. Ни разу.
Achenne: -Привет, - тщательно копируя немецкое произношение, сказал Рональд. Он и девушка окружили Бруно, как тигры в саванне окружают намеченную жертву. «Расслабься-и-получай-удовольствие», - Бруно посмотрел наверх. Штефана уже не было. -Просто не верится, что вы к нам приехали, - заикаясь, добавила Лили. Откуда-то спроецировалась тяжелая запыленная бутылка и три тонкостенных, точно выкованных из арктических льдов, бокала. Хрустальный лед принял виноградную «кровь». Бруно ощутил знакомое благоухание опиума. Абсентовая горечь избранности – для Штефа, ибо он – герой. А Бруно ждут сладкие сказки. Это он прочел в одинаково-бесполых лицах близнецов. - Надеюсь, вам нравится в Кросс-Плейнс, - произнес юноша. Без завитушек-наушников он смотрелся старше. И привлекательнее. Возможно, приторное красное вино с добавлением наркотика, начинало действовать: Бруно потянулся к близнецам. -Очень, - солгал он. -Пожалуйста. Не сердитесь насчет тогда, ну, магазина. Я попросту не поверил, что вы – это вы, ну и… -Не сержусь. Инцидент исчерпан, логика восстановлена. И тут же уволена. Серыми, как алюминий, сетчатками – четыре штуки, будто у фантастического чудовища. Или ангела. Бруно не способен различить – теперь, когда ловкие руки продолжают начатое (тысячу-лет-назад?) Штефаном. Например, расстегивание рубашки. И ниже. «Мне очень жаль, Штеф, но ты предпочел ступени к небесам. А я остался внизу, и тут случается всякое». Глоток ароматной «крови» – из уст девушки, бокал один на двоих. Четырехрукий Шива о двух бледно-золотых головах ласкает его, узким языком – по небу, словно добираясь до горла, зажимает – в паху, мучительно и расслабляюще. «Не соскучишься», - сказал Тео. Он прав. Белокурое чудовище-ангел искуснее японских гейш, словно всю жизнь оно готовилось к сегодняшнему вечеру. «Где сейчас Штеф?» - возник вопрос. Вероятно, наедине с Тео. И разговор давно перетек в вязкий поток, где тонущие горячи и влажны. Тео пока наполовину одет (как близнецы), а Штеф – обнажен (как сам Бруно), и Штеф чудится еще меньше без скорлупы ткани. На его коже пот, а мышцы напряжены, но, осязая стройное тело Тео, Штефан вспомнит о другом… «Полынь, да? Статуи в саду плачут реквием по нам – слезами крупными и густыми, как то, что сейчас меж ног – твоих и моих; но мы во власти чужих. Горько и опьяняюще. Но мы сами выбрали – так. Ты выбрал, Штеф». А еще в той комнате пахнет левкоями. И шелестят за окном цветочные лепестки наступающей ночи. «Штеф!» Бруно рванулся из огненных колец светлоокого Шивы. Лили махнула растопыренными пятернями, упустив трепещущий, словно от рыданий, рот. Чуть дольше задержался Рональд, ласкавший член Бруно. «Мне так хорошо… тебе тоже… но, Штеф, давай-вернемся». Бруно смущенно попытался застегнуть ширинку, однако четыре руки, гибкие, как лианы, пьющие сок тропических деревьев, обвили его. -Тебе не нравится? – шепнул Шива одинаковыми позолоченными голосами. -Нравится, - признался Бруно. – Но… «Что – «но?» Это-не-правильно? Не полагается трахаться с американскими подростками, даже если они опытнее шлюх в борделях? Или не правильно - чтобы параллельно Штефа ублажал его самый-искренний-последователь?» -Отпустите. «Повторяется. Сцена в магазине. Отпустить. Прочь – из Кросс-Плейнс, плевать на деньги и концерт. Я – трус, «кролик», какие там еще эпитеты, Штеф, но мне-здесь-плохо!» Он встал, рывками оделся. Четыре светящихся из-за окружающих всполохов, глаза сверлили его. Он подумал, что близнецы сейчас разорвут его в клочья: осмелился нарушить замышленный ритуал. Услыхал шаги сверху. По ступеням спускались Штефан и Тео, и без намека на удивление, Бруно отметил помятую одежду и особое эхо – травяное, тлеющее. «Никто не свят, а, Штеф?» Тот отвернулся. -Я понял, Тео. Все правильно. Да свершится, - прежде, чем спрыгнуть с оставшихся трех ступеней, выговорил Штефан *
Achenne: Накладывать грим приходилось в полумраке, и это частично возвращало к вечеру, с которого все началось. Вчера – и в параллельном мире. «Жаль, что я не порвал приглашение», - Бруно захлопнул тюбик с губной помадой, рассеянно уронил его на столик рядом с тональным кремом и разноцветными карандашами. А Штефан уже ждал. И торопил. Давно он так не рвался выступать. Бруно искоса взглянул на него. Искусно взъерошенные лаком волосы, полуобнаженная фигура напоминает костюм для триллера из-за нарисованных язв на белом тальковом фоне. Подергивается кадык на длинной шее: волнение. «А может, правильно не порвал. Для Штефана важен этот концерт, и я не в силах вообразить – насколько. Лишь догадываться. Ну и хорошо. Хоть единожды в жизни я поступил не эгоистично». -Штеф. Что происходит? -Бруно, поторопись. -Я не имею права знать? – макияж завершен; он приближается к напарнику – шелковой тенью, сотворенной природой без острых углов и неплавных линий - в противоположность второй половинке дуэта. Они всегда дополняли друг друга, а теперь Бруно напрасно смыкает стершиеся шестеренки механизма. – О чем вы… говорили с Тео, Штеф? Говорили. Чем они занимались еще – не спросит. Незачем. -Ты все поймешь, обещаю. Но не сейчас. -Хоть намекни, пожалуйста? Штеф… это нечестно. -Об истине, Бруно. О предназначении. Ты поймешь, обещаю, - повторение фразы – заклинание, и он сжимает округлые плечи, на расстоянии передавая свою искру. Немного пряного молчания. «Ты слабое существо, Бруно - не из тех, кто приносит людям огонь по собственной инициативе, но из тех, кого на подвиг толкают другие. Ты – платина: благородный, но, по сути своей, инертный металл. Позволь же решать за тебя. О да, ты поймешь – когда нельзя будет рвануть прочь с корабля». Был поцелуй, прерывистый и терпкий. -Нам пора. Бруно подчинился. Их уже ожидали; толпа - под искрасна-черным покрывалом освещения, необходимая техника, включая знаменитую «установку», подражающую кресту, – на сцене. Тео, исполняющий роль второго клавишника, занял позицию по левую руку Штефана – там, где обычно находился Дэниэль Гальда или кто-нибудь еще из сессионных музыкантов. Из тех, кто получал свои «пятнадцать минут» славы, не прилагая усилий, вроде сочинения музыки или стихов. «Третий - лишний: Das Ich – дуэт. Так-было-всегда». Но понятие «всегда» истерлось, будто старые башмаки. Бруно коснулся синтезатора – абсолютную копию его собственного. Синтезатор приглашающе открыл пасть клавиш, вожделея знакомых пальцев. Своего рода эротический контакт; Штефан напрасно ревновал (в ином «когда») к живым людям, единственным соперником мог назваться этот механизм, коему клавишник раскрывался ракушечной створкой… Бруно передернуло от взгляда Тео – жадного, обрекающего. «На что?» Штефан обещал разъяснить. Что ж. Начнем. По негласной команде он и Тео запустили интро. Толпа в зале заревела. «Все-как-полагается». Обоюдоострый меч музыки занесся над американским клубом, и герой-Антихрист принял оружие, и вступил в бой - проклиная и крича о ненависти, о боли и смерти; а из зала ползло совместное дыхание сотни избранных – немного народу, куда меньше, чем на других концертах, но все жизненные силы выкраивались и выхлестывались из Штефана; и плелась паутина – звездой-полынью, числом Зверя и цокотом копыт коней всадников Апокалипсиса. Бруно вскинул голову: его била дрожь. Он едва попадал по клавишам, держа ритм лишь благодаря профессионализму. Что-то происходит. Все концерты за десять лет, все гастроли и репетиции – пыль по сравнению с сегодняшним… Что-то происходит, настолько глобальное, что Штефан похож на пророка, и его истеричные выкрики – не традиционный фирменный стиль, но экстаз, словно он и впрямь на Страшном Суде – швыряет обвинения самому Богу, а Архангелы нацелили стрелы золоченых луков в дерзкого проповедника Тьмы. «Слишком… быстро, Штеф. Я… не успеваю», - Бруно дрожит, ощущая, как мерзлый пот струится по лбу, стекает за шиворот. Наркотик. Рецидив опиумных сигарет или зелья Шивы. У Бруно ломка – не вовремя, да, но… «Крамм, довольно иллюзий. Формулировка «ничего-страшного-не-происходит» истерта до ветоши. Красно-черные полынные небеса твердят о другом, и Штефан – тоже». Не ломка. Происходит. Так надрывно. Так… Решающе? «Ты все поймешь, Бруно. Обещаю», - в зрачках Штефана рубиновая заря, пелена – безумия, откровения? – и команда. «Пора». Штефан на его «кресте», ребра выступают из-под кожи, и впалый живот прилип к позвоночнику; руки разбросаны узловатыми плетями, спазматически стискивающими кольца установки; лицо искажено - он напоминает статуэтку распятого Иисуса в католических храмах – до жути, до пародийности, перерастающей через имидж, через богохульство к... «Imitatio Christi», - вспоминает Бруно. – «Ты добился своего, Штефан Акерманн». Да свершится. Они играют первые аккорды “Von Der Armut”, песню депрессии и личного апокалипсиса – на двоих; и Штефан в ожидании – так возвышаются на эшафоте революционеры, еретики и праведники, готовые последним воплем призвать гнев истинных богов на головы обывателей. Музыка гремит – железом, и Бруно кажется, что она материализуется… «Ты все поймешь. Обещаю», - Штефан шепчет – одному Бруно, влюблено и… Счастливо? «Я не (хочу) понимать!» - бросить все. Поздно. Пора! «Гвозди?!» Первый полумесяц стилета высвечивается из средневеково-пышного рукава Тео, и заостренные лепестки направляются к Штефану. -Нет!.. – Бруно кричит, не отрываясь от синтезатора. Стилет прошил кожу и плоть Штефана у предплечья, пригвоздив его к установке. Возвысив бутафорию до подлинного креста. Кричит – но продолжает играть. Слишком… быстро - все. И поздно - назад. И он играет – один, Тео бросил синтезатор, но теперь то не значимо. Зрители обступают Штефана. Они швыряют кинжалы, ржавые гвозди и камни. Метко. Бруно играет. Толпа – тоже. Раны на теле Штефана вскрываются – огромные несоразмерно маленькой фигурке вокалиста, точно он выкрикивает прорицания новыми и новыми ртами – алыми, с тальком по краям, истекающими пурпурной слюной. «Крест» и площадка вокруг побурели от потеков – поразительно, как много крови в человеке. Оседают клочья кожи – медленно, неохотно, словно кто-то лениво скручивает свиток. Заголенная плоть откликается на гвозди, ножи и камни поблескиванием, ржавым ароматом, и криком… Но не криком боли. Истерзанный – распятый – Штефан не прерывает выступления. Ни на долю секунды. И чудится Бруно: жестокий, вроде лучей зеленой звезды, свет выступает вместе с рваньем вен, капли багрянца воспламеняются солнечными осколками, а вокруг перекошенного лица – ореол нимба; и Бруно понимает – это не казнь, но добровольный выбор; участь, кою подсказал главный адепт-_последователь_ - Тео. А Штефан одобрил. Ведь самые-искренние-последователи ни за что не попросят сыграть «Дистиллят». Из кровавого месива на кресте проступают бело-розовые фрагменты костей. Бруно тошнит, и ужас скомкался в глубине него. Он уже не пригибается всякий раз, когда попадание разевает новые уста-поцелуи в плоти Штефана. Он автоматичен. Синтезатор покрыт орнаментом – черное-белое-красное, а он играет. Музыка сильнее его. Он и впрямь слаб – в отличие от Штефана, добровольно избравшего эшафот во имя тех, кто воспринимает его божеством. Музыка – стая воронов, как в фильме Хичкока, и радужно-мазутные птицы кружат над распятьем, помимо воли несчастного клавишника. Птицы клюют ему – и Штефану – глаза. Обоим. «Да, я понял… все». Боль Штефана – его боль, и если тот зашелся в экстазе, и требует продолжать экзекуцию – то Бруно скрючился в углу. Не убежать. Но и не… «Прости, Штеф. Я – не бог. В отличие от тебя. Отпусти меня – я не хочу умирать, отпусти. Воспевание смерти – метафора, забава. Я принимал вызов, пока наградой было уважение в музыкальных кругах, а карой – дежурное «какой ужас!» от родителей фанатов… Но – не всерьез, Штеф, для меня – не всерьез. Я - не апостол, не демон… и не божество» Толпа возносит хвалу вокалисту Das Ich, а тот уже не шевелится. Оно не шевелится – месиво из мяса, стали и черной краски «креста» невозможно назвать человеком. Однако оно продолжает песнь. Голова болтается, раззявив выломанную трахею. Шепчет: «Иди ко мне. Я люблю тебя», …и Бруно срывается с места прочь. *
Achenne: Бежать тяжело. Темно и лестница. Гулко и пахнет деревом, солью и шевелящейся массой людей. Врагов. Бруно бежит. Пропустил ступеньки, поскользнулся – кровь Штефана заляпала его туфли. Скатился вниз. Вскочил, прихрамывая на левую ногу, помчался к входной двери. «Она была там! Была!» Заперто. Он колотит в гладкие доски – в полумраке его маленькие кулачки белые-белые. И беспомощные. В висках пульсируют жилки, протестуя против подобных перегрузок. Колотит. Сердце – в грудную клетку, он – в дверь. Заперто. Умудрился сцарапать лак, вогнать под ухоженный ноготь занозу. Не воспринял: остановившееся черно-алое, как предсказание-приглашение, – марево колышется перед остекленелым взором. До самой смерти не узрит он ничего, кроме последнего торжества Штефана. Imitatio Christi. Ты победил, Акерманн. В глуши американского бескультурья обнаружил жемчужный берег твоего особого Эльдорадо… Наверное, следует завидовать. Но Бруно не желает подобной участи – как ни странно. «Позволь решать за тебя». -Нет! – напоследок ударившись лбом о неприступную преграду, он разворачивается. Куда теперь – неизвестно. Бежать – как дикие звери от лесного пожара, от кровавой святости и обрушившихся к ногам небес. Не размышляя. Темно. Впереди – позади. Вверху – распятый Штефан с орущими ранами, каждый сантиметр – сплошь кованые вопли и рваное мясо. Внизу – запертая дверь. Бруно рухнул на знакомое кресло, где несколько часов назад его соблазняли сероглазые близнецы, а он обижался на Тео – как-тот-посмел-отобрать-Штефа. Посмел. Навсегда. По щекам текут слезы, он зажимает себе рот, чтобы не всхлипывать. Он тщится заставить себя встать. Да, тяжело – из него скверный бегун, особенно после такого шока, но надо надонадо. «Иди ко мне». -К черту! – рывком покидает опасный уют. Наверху – шаги, искренние (кровососы) поклонники отвалились от изодранных останков. Теперь Штефом займутся мухи, а, может быть, и крысы. Приятного аппетита. Представляет крупных серых созданий, хозяйничающих среди остова того, что некогда именовалось Штефаном Акерманном. Крысы деловиты, их голые хвосты обвивают его подобно юрким ноготкам; грызуны целиком ныряют в распахнутую глотку. Бруно опять зажал рот. Дабы не вырвало. Шаги. Шаги!!! Черти их дери. Усталые ноги плохо слушаются его. Колотун ухудшает положение. Шаги… Он прячется под лестницу. Авось, не найдут. -…где-то здесь! – голос Тео спокоен: все прошло практически идеально, а полного Осознания (с заглавной «О») от трусоватого клавишника никто и не ожидал. -Бруно! – свирелеподобно. Рональд или Лили. «Черта с два». Бруно жмется к стене. К чему-то похожему на стальную скобку. «Иди ко мне!» -Нет! – скобка предательски развернулась в пустоту, и он успел лишь взмахнуть руками. «Сбежать… как глупо. От судьбы не уйдешь». …И погрузиться в густой полынный запах, вязкий призрак карт Таро. * Он вынырнул, ощущая, как едкая горечь стекает по растрепавшимся волосам, щиплет глаза. Не сразу, но получилось вытолкать нос и рот наверх. При всей нелюбви к спорту, плавал Бруно неплохо. «Вода». Он подумал о десятидолларовой минералке. Переплатил. Здесь этой влаги – правда, полынной, словно заготовка для абсента – целый бассейн. Бассейн. На заднем дворе. Что ж, без карты ясно – где он. Добро пожаловать в Кросс-Плейнс. Кровь, полынь и чернота. Он попытался выкарабкаться. Безуспешно. Трясинная не-вода налипла на одежду, волосы, обмотала обморочной тиной ноги. Наяды-наркоманки объявили Бруно собственностью – по наследству, раз Штефан мертв. -Отпустите! – в который раз за сутки взвыл он. Забился. Ленивые брызги отражали ночное небо, вкрадчивый цветочный мрак. Задний двор, несомненно, являлся гордостью хозяина – ухоженный, будто королевская оранжерея, теоретический предмет зависти не только всего города, но и штата. Жаль, что Бруно не до него. Бассейн засасывает. Чмокающе, словно упивающийся поцелуем любовник. Невзирая на духоту, субстанция прохладна. Скоро судорога сводит обе ноги, и Бруно прекращает бороться. Смотрит наверх. -Добро пожаловать в Кросс-Плейнс, - над ним склоняется Тео. «Он давно тут. Смотрел и ждал», - вяло отмечает Бруно. -Вытащите меня, пожалуйста, - с трудом разлепляя склеившиеся губы, выталкивает он. -Ты красив. Точно махаон. Такая черная бабочка, чьи крылья – бархат… а еще на них череп, и враги ошибочно полагают, что махаон ядовит. А в средневековье сих прелестных созданий считали вестниками смерти. Но на самом деле махаон точно так же радуется солнцу и сладкому нектару, как самая вульгарная капустница. И лишь на булавках коллекционеров обретает финальную, горделивую красоту. Ты – махаон, Бруно. -Что… что вам нужно? -Череп на твоих крыльях, разумеется. Бруно моргает. -Зачем вы убили Штефа?! -Не убили. Он сам так решил, сам выбрал способ посвящения. Мы – ваши последователи. Да, ты, сам того не ведая, привнес в мир истину. Кристаллизированную смерть, подобную рисунку мертвой головы, но применительно к вам то - не суеверие. Вы – ты и Штефан – наши боги… но каждый бог должен умереть, чтобы очиститься от всего мирского. -Я не хочу умирать! – он не плачет. Клубок ярости, жалости к себе и ужаса – ядовит, но бассейн чересчур вязок и священен. Наверняка, и впрямь очищает. -Ты не умрешь. Субстанция – клейкая, правда? – предохраняет ткани от разложения. Тебя ждет вечность, вечность бога… -Безумие. -Штефан согласился со мной. Ему понравилось; за тебя он решил тоже. А нам остается лишь немного подождать, пока ты не уснешь – сном святым, сном ангела. Или махаона на булавке. Тео отдалился. И тогда откуда-то выступили близнецы, а Бруно завизжал – тонко-тонко, потому что уровень кошмара перехлынул за рациональное восприятие. На бледных руках Рональд и Лили несли Штефана. Его омыли и забинтовали, он более не ассоциировался с жертвой живодера на бойне, но – с мумией солнцеликого фараона. Бинты благоухали лавандой. Шею, запястья и голени унизали драгоценные украшения. Третьим оком подмигивала изумрудная диадема. Близнецы торжественно – не хватало только церковного гимна! – посадили Штефана на недосягаемый бордюр - ровно напротив тонущего в зыбучих песках бальзамирующей жидкости, напарника. -Вы не должны расставаться, - пояснили хором. Бруно бы засмеялся, не ценись остатки сил так высоко. И так дешево. Затем, Тео и близнецы сокрылись в темноте. Дуэт Das Ich воссоединился. На небе вспыхивали звезды. Штефан смотрел на Бруно мудрой пустотой: заботливые близнецы вынули глазные яблоки, которые трудно предохранить от гниения. Из-за перелома шейных позвонков он склонил набок голову. «Imitatio», - снова явилась мысль, похожая на сгорающий в атмосфере метеор. Да. Только не Христа. Пустоглазая древняя тварь – Штефан, он воистину демиург, но не новый Иисус, даже не исчадье Сатаны. Сродни жутким богодемонам, описываемым в Некрономиниконе, что прячутся в изнанке Вселенной. Но Бруно не следует страшиться. «Иди ко мне», - позвал не-Штефан, и полынное веянье на коже сделалось сладким и нежным, как самая трепетная ласка. Успокаивая Бруно. «Иди ко мне», - повторил Штефан-всемогущий. Он всегда хотел как лучше – для обоих. Позволь решать, мотылек на булавке. Позволь. «Почему бы и нет», - Бруно чувствовал, как бальзам густеет вокруг носа и рта, а дыхание замирает. Тоннеля в белизну не распахивалось – только окровавленно-призывные чары. – «Раз ты сумел – у меня получится, ты ведь поможешь, правда?» Имитация. Натуральная настолько, что рисунки крыльев беззаботных бабочек трансформируются в папирусы Нострадамуса, а абсент – в Звезду Апокалипсиса. И ожидание. «Почему бы и нет, Штефан…»
DasTier: свой комментарий я уже оставила на дайри, однако забыла про очень важную приписку а именно - официальную ноту протеста. автор вышеозначенного фика проявил ничем не обоснованное, совершенно шовинистское, предвзятое отношение к песне «Дистиллят», абсолютно отказавшись признавать ее соответствие архетипам массового подсознания и тем самым проявив неуважение к поп-готам, которые не виноваты в своей совершенно инстинктивною любви к сией песне хех, шутка, конечно
draw: кстати, в саванне тигры не водятся, а изо льда не выковывают, а вырезают. Но это я просто атк заметил. А вообще... Знаешь, мне показалось, что ты не только читала «Потерянные души» Поппи Брайт и рассказ Стивена Кинга «Рокенрольные небеса», но и тебе ещё всё это понравилось?
Achenne: draw понравилось что? издевацца над своими любимцами - да. *делает злобную рожу*
Шрайк: Вот как раз это издевательство меня всегда пугает. Какие же это любимцы? А сам рассказ сло-ожный такой. Структурно сложный я имею в виду. Как оживший абсентово-опиумный глюк. Сразу можно сказать, что широкая аудитория его целикомне поймет, она, аудитория, много думать не любит.
draw: не, я иметь сакзать - эти произведения понравились. Прям чувствуется влияние))) А Штэфа мне жалко. И немного страшно, потому что я его очень хорошо понимаю. Сам бы не отказался погибнуть на сцене, стать легендой но мне больше нравится рассказ, где Бруно застрелили во воемя концерта. Как-то трагичнее. Может, потому что реальнее?
Achenne: draw а это и не _трагический_ рассказ. не ангст в чистом виде. это именно глюк ;)
*Рита*: Шрайк пишет: цитатаВот как раз это издевательство меня всегда пугает. Какие же это любимцы? А как же собственная Тотенд Либе?.. Аchenne, бриллиант)) как всегда впрочем... я вообще фанат твоего творчества. Разве что оч тяжелое ощущение остается после прочтения, не потому что оба умерли, а потому что до этого отношения треснули... а вообще очень красиво написано. Очень... аж мурашки по коже... в стиле Эдгара По что-то... Драу, так легендой он таки не стал... умер в безвестности... Даже Бруно в «Восьмом дне» стал легендой весьма косвенно... впрочем, мы это обсуждали уже когда-то...
DasTier: Шрайк точно замечено - больше всего издеваешься над тем, кого любишь хотя, конечно, это попахивает...что-то я в последнее время вообще думаю, что любой слэшер-ангстер должен в первую очередь наведаться к психиатру
Шрайк: *Рита* пишет: цитатаА как же собственная Тотенд Либе?.. Это произведение так никто и не понял.
draw: я понял, я! кстати, по поводу легенд. В принципе, думаю, что через какое-то время их хватятся. И вот тогдаааа)))) кстаи, я так и не понял, в чём там Брюня утонул-то? в абсенте шо ль?
Achenne: в бальзамирующей жидкости на основе полыни. кста, это правда - полынь действительно предохраняет ткани от гниения.
draw: ааааааа, вот, век живи и век учись! а кстати, да, Брюня правда похож на махаона. Есть в нём что-то такое... махаонистое... с нетерпением ждём-с очередного шедевра)))) ой, захвалим ещё, чего доброго!!
Achenne: draw моя бета, кстати, за этот рассказ меня отымела шваброй =)
draw: оооо, это уже сюжет для очередного шедевра от Кетцера?
полная версия страницы