Форум » Раммфики » [fic] 15 » Ответить

[fic] 15

Kariir: Название: 15 Пейринг: Шнайдер/брат Шнайдера. Рейтинг: NC-17. Предупреждение: инцест, насилие, ненормативная лексика. Вне претензий на реализм, изящество стиля, сверхъестественную оригинальность, душещипательность и прочие признаки эпохального произведения. Просто убитое ночью время, которое убьете и вы, если станете это читать. Вы предупреждены. Переводы приведены для неискушенных. Не сомневаюсь, что большинство из вас и так все понимают. _______________________ — Кристоф! Ненавижу этот голос. — Кристоф!!! Ненавижу даже свое имя, когда его произносит этот голос. — КРИСТОФ, мать твою! Хватаю куртку и, перепрыгивая через три ступеньки, мчусь вниз. Вот он. Урод. Сидит, развалившись, на диване и смотрит телек. Как мне хочется подойти и врезать ему чем-нибудь тяжелым. Он меня бесит. Нет, не бесит. Это слишком мягкое слово для того, чтобы описать то, что я к нему испытываю. Я его ненавижу. Просто и емко. Я не знаток заковыристых слов. — Если ты, придурок, еще однажды заставишь меня лишний раз надрывать глотку, твою рожу уже ни один пластический хирург не поправит, понял? Мямлю сквозь зубы: — Понял… — Не слышу. Уже громче: — Понял. — Эх, вот не даешь ты мне ни дня отдыха. Все надо тебя учить, учить…— Он делает вид, что встает. Я мгновенно сжимаюсь в комок. Сердце бешено стучит. Мысли сорвались в дикий галоп. Опять. Черт возьми, опять! Ну я же сказал, я же ему ответил, может, получилось и очень тихо, но… Он ржет и опять валится на диван. Ему достаточно одного моего вида. Даже бить не стал, ублюдок. Теперь я жалею об этом. Когда говорит боль, мысли молчат. Хреново становится уже потом, когда она затихает, тогда появляется редкая (хотя слово редкая неприменимо в моем случае) возможность вслушиваться в ритм боли и мыслей. Боль. Мысль. Боль. Мысль. Боль. И так пока не провалишься в бредовый сон. Или не сойдешь с ума. Пока что мне всегда удавалось уснуть. — Придется тебе исполнить одной мое желание…— Он мечтательно закатывает глаза. Нет. Только не это. Не это. Что угодно, только не это. Пожалуйста… Я затравленно смотрю на него. Он опять хохочет: — Уф… Крисси, да ты у нас прям юморист какой-то! Ни слова не сказав, уже два раза меня рассмешил! Хе…— Он сегодня на редкость веселый. К чему бы это?— Бери бабло и дуй за пивом. И чтоб был через полчаса. Засекаю время. Если опоздаешь хоть на минуту…— Хрустит суставами.— Ну… Ты знаешь. Хватаю деньги и через секунду дома мной даже не пахнет. Тварь. Мерзкая, склизкая, вонючая крыса. О, как же я тебя ненавижу, братец! Как же я хочу проснуться однажды, проснуться сам, по собственной воле, а не из-за твои вечных воплей и тумаков, спуститься вниз и увидеть, что тебя там нет. Просто нет. Странно. Когда-то, я хорошо это помню, я хотел мести. Хотел, чтобы ты испытал боль, страх и унижение, которое день за днем испытывал я. Все одним разом, одним махом, умноженное на нервозность ожидания следующей выходки. Теперь нет. Наверное, даже от жажды мести можно устать. Это как во время драки: сначала ты отбиваешься, потом перестаешь, только изо всех сил напрягаешь мышцы в попытке избежать повреждений, а потом и это проходит, тобой овладевает странное равнодушие и расслабление, и тебя метелят до упаду. Но тебе уже все равно. Боль, страх и злость исчезают. Все, что мог, ты уже испытал. Мысли, воспоминания… Так, значит, сегодня говорят мысли. Хрень. Не люблю такие дни. Лучше, когда голова пуста. Только такое бывает редко. Надо думать о чем-то хорошем. Хм… Хм… Хорошем, хорошем… Что же у меня в жизни есть хорошего? Так, посмотрим. Школа. Не-а. Лажа полная. Успеваемость ни к черту. Можно сказать даже не успеваемость, а недоганяемость. Хе… Смешное словечко. Надо запомнить. Опять вспомнились слова учительницы, которые та надсадно вопила в трубку: “Вашему сыну нужно больше читать! Разве вы этого не понимаете? Его сочинения просто ужасны!” А мать виновато бубнила в ответ: “Да… Да…” Конечно, мама. Что еще ты могла сказать? Ты могла только соглашаться. У нас в восточном Берлине это принято. Все со всем соглашаются. Несогласных и воздержавшихся нет. Говорить о собственных проблемах бесполезно. В конце концов, у всех они есть. Только вот все разные: у кого-то проблема – слишком маленькая взлетная площадка для вертолета, у кого-то - скудный ужин. Пнув ногой железку на асфальте, я представил возможный ответ матери: “Понимаете, фрау, мужа у меня нет, зато есть дети. Целых семеро. Я работаю где только удается, они тоже, кому позволяет возраст. Правда официально только старший, который и приносит львиную долю денег в дом. Младшие тоже помогают, но проку от них мало. Сейчас очень трудно с деньгами, а безработица косит даже здоровых взрослых, кто ж возьмет в такое-то время на работу подростка? Мои дочери видят новые платья только в витринах магазинов, да еще и когда нам их приносят на перешивку. Может где-то что-то убрать, подшить, расточить, ну мало ли… А еще и все эти школьные принадлежности, тетрадки, ручки, еда… Это страшное слово – еда. Сколько денег тратится на то, чтобы каждый день накормить восемь человек! Для обычного человека, наверное, выражение накормить семью не является таким кошмарным, как для нас. Особенно, если кормит ее, по сути, один человек. И получает весьма не жирно. Потому-то он и стал таким нервным, раздражительным… Устает. Все на нем.” Кулаки машинально сжались так, что побелели костяшки. Нервный… Раздражительный… Ему в семье одному позволено быть нервным. Ему вообще много чего позволено, что не позволено нам. Ну еще бы! Ведь он кормилец! Сволочь… Снова вспомнилось, как он пьяный орал: “Ты думала, что ты замужем за миллионером, что нарожала этих ублюдков? Вот плюну на все, уйду и вы все сдохнете тут!” Мама утирала слезы, а мы с Констанц уводили сестер. Он тогда долго орал, рассказывая какие ужасы нас ждут без него… А я все равно хочу, чтоб он исчез! Это моя маленькая надежда. Глупая, детская надежда. Потому, что я прекрасно понимаю, что он прав. Что нам без него никак. Потому я его и терплю. Щеки опять предательски вспыхнули, не смотря на прохладный осенний ветерок, прошивающий хлипкую куртку. Все опять всплыло в памяти, так же четко, словно происходило вчера. — Я, кажется, сказал тебе дома быть в десять?— Я подпрыгнул от неожиданности. Медленно закрыл дверцу холодильника. Он стоял так близко, что можно было почувствовать исходивший от него запах алкоголя. Мы вместе посмотрели на настенные часы на кухне. Без 15 минут десять. Я посмотрел на него: — Но ведь еще нет десяти… Он скривился: — Эти часы запаздывают. — Правда?— Я нахмурился. Он ударил меня по лицу так резко и так сильно, что я тряпичной куклой шмякнулся о стену и сполз на пол. — Хочешь поспорить? Его голос звучал как-то отдаленно, все кружилось перед глазами. Я помотал головой. Хорошо, это одновременно и отрицание, и возможность унять шум в ушах. — Ну и где же ты таскался? Мне показалось, что у меня выбит зуб. Я пошевелил языком. Хм, нет, это просто кровь с раскушенной щеки и с десен. Хорошо. Черт, когда-то он все-таки выбьет мне зубы. Гребаный козел. Так, теперь важно его не бесить. Знать бы чего ему хочется сейчас: четких ответов или молчания и повиновения? Шансы – пятьдесят на пятьдесят. — Я был на репетиции. Не успел я вытереть кровь с губы, как он ударил меня ногой в живот. Черт, не угадал. Везет, как утопленнику. Я согнулся пополам, судорожно втягивая воздух. — Что-то ты стал задерживаться на репетициях. Завел подружку?— Он расхохотался. Тихо, спокойно, без резких движений. Воздух тоненькой струйкой в легкие, выдох, уже легче. Еще раз. Еще. Колени к подбородку, если эта тварь надумает ударить еще раз. Молчу, молчу. Я знаю эту игру. Выговорись, урод, тебе полегчает. А потом полегчает и всем нам. — Хочешь стать знаменитым музыкантом и выбраться из всего этого дерьма, не так ли? Или ты певец? А? Кто ты там у них?— Он пошевелил меня ногой. Я знаю, чего я хочу. — Я хочу, чтоб ты никогда ко мне не прикасался…— Как глупо. Зачем я это делаю? Правила игры нельзя нарушать. Он удивлен. Даже отошел подальше, чтобы окинуть меня презрительным взглядом. Осклабился. — Вот так? А что так вдруг? Что в твоей гребаной жизни так изменилось?— Он присел на корточки, подперев подбородок рукой, и сочувственно поджал губы. Я не смотрю на него, просто вытираю кровь. Опять испачкал всю одежду. Во мне появляется самоубийственная смелость: — Ничего не изменилось,— он хмыкнул.— Но изменится. Он хохочет. Дико и безудержно. Словно полоумный. Странно, я думал, ударит. Он замолкает и в его глазах появляются страшные огоньки. Хватает меня за лодыжку и тянет к себе. —Точно, Крисси. Ты угадал. Сейчас кое-что изменится…— Он меня пугает, я пытаюсь сопротивляться, но у меня слишком мало сил, чтобы составить ему конкуренцию, особенно сейчас.— Сейчас в сказке твоей жизни появится новая глава. Я брыкаюсь как могу, но от этого его страшная улыбка становится еще шире. Да. Это игра. Еще одна новая игра. Я нарушил правила, теперь ты их нарушаешь. Все закономерно. —Не надо… Руки срывают с треском куртку. —Не надо! Нет! Прекрати!— Футболка просто разрывается пополам. Я судорожно хватаюсь руками за свой ремень.— Отпусти! Я буду кричать!— угрожаю я. —Будешь, будешь…— Он скручивает мои запястья одной рукой, другой расстегивает потертый ремень и стаскивает старые джинсы до колен. —Мама!— ору что есть мочи я.— МАМА! —Мама, мама…— кривляется он.— Нет, малыш, твоей мамочки. Никого нет. Все ушли к тете Эстер. Мультики смотрят. По видику,— меланхолично рассказывает он, расстегивая свой ремень.— Будут аж завтра. Та стареющая шлюха решила устроить день благотворительности для бедных семей. За что мне все это? За что? Я должен быть виноват в чем-то, должен, ведь не может быть все просто так! А почему нет? Может. —Не надо… Прошу тебя… Не надо… Пожалуйста… Стефан…— Господи, я даже назвал его по имени! Я готов назвать его так хоть тысячу раз, лишь бы он…— А! Нет!— Он перевернул меня ничком, придавив к грязному полу тяжестью своего тела. —Да, вот так, так, повторяй мое имя… Можешь даже прокричать его. Меня это очень заводит. Можешь еще раз мамочку позвать. А вдруг она услышит?— Мне страшно. Мне еще никогда не было так страшно. И больно. И обидно. Я чувствую, как его член касается моего бедра. И вижу, как на пол капают прозрачные капли, перемешиваясь с красными. Что это? Неужели я плачу? —А! Помогите…! Мама…! Не надо...! Отпусти меня...! Я ненавижу тебя! Ублюдок! Прекрати! Он хватает меня за волосы, запрокидывая голову назад, и мир внезапно разрывается на части. Боже, как больно! Словно там у меня только одна кровоточащая рана. Судя по внезапным резким скользящим движениям и по тому, как что-то горячее и липкое течет по моему бедру – так оно и есть. Неужели я еще не умер? —А ты хорош, Кристоф. Очень хорош…— Он довольно рычит, потому что я не могу заглушить свои стоны.— Тебе нравится? Скажи мне! Нет! Я ненавижу тебя! Я убью тебя! Мне хочется это сказать, но я не могу. Все внутри сжалось в комок и умирает. Я умираю сейчас, разве ты не видишь? Нет, конечно, видит. И это доставляет ему удовольствие. Большее, чем сам секс. И чтобы получать его в полной мере, он убыстряет темп, со шлепками входя в меня раз за разом. Как страшно. Как стыдно. Я, словно за соломинку, хватаюсь за брошенную рядом куртку, в то время как моя щека скользит по грязному смоченному кровью и слезами полу. Я ничего не вижу, кроме побелевших костяшек моей левой руки, с нечеловеческим остервенением сжимающей поблеклый джинс прямо у меня перед лицом. Все стало красным. Цвета крови. Кровь на полу. На руках. На лице. На куртке. На бедрах. Во мне. Неужели во мне столько крови? Он не останавливается. Время от времени он хватает меня за волосы, чтобы услышать мой хрип, а когда отпускает, я ударяюсь скулой о пол. Я уже не сопротивляюсь. У меня нет сил. Все, что существует сейчас в моей части вселенной – это куртка да расплывающаяся стена со старым календарем, окрашенные в багряные тона. Его толчки стали яростней, быстрее и глубже. Вдруг он зарычал и, еще несколько раз дернувшись, повалился на меня так, что воздух со звуком вылетел из моих легких. Внутри разлилось что-то горячее. Что-то, как ядовитая змея, ползло во мне. Было больно, стыдно, мокро. Он встал, застегнув штаны. Я видел носки его кроссовок прямо у меня перед глазами, и знал, что он рассматривает меня. Мое тело чувствовало, как перемещается его взгляд. Вниз по спине, на которой сморщилась задравшаяся блеклая футболка, по ягодицам, по бедрам, перепачканным кровью, а потом обратно, вверх. Сейчас его взгляд ранил меня больше, чем его тело. Грязный, ржавый раскаленный нож, полосующий мою плоть. Я знал, что он делает – оставляет “фото на память”. Это не сиюминутное проходящее удовольствие, это картинка, которую в любой момент можно достать из памяти и упиваться ею. Мне было досадно, что я ничем не могу воспрепятствовать ему получить ее. Еще одна вещь, которую я сегодня потерял. — Кристоф, у тебя в этом деле большое будущее.— Просто чтобы оскорбить меня. Не старайся, мне уже все равно.— И убери тут все. Дико-идиотская мысль вспыхнула в меня в мозгу, прежде чем я провалился в черную пропасть. Зачем он порвал футболку? И я убрал. Я со злостью посмотрел на свои руки и спрятал их в карманы. Да, я выполняю все, что он хочет. В конце концов, я – просто кукла с ограниченной свободой. Даже могу сопротивляться. Что за интерес возиться с игрушкой, если она полностью предсказуема? Все мы куклы. Все мы делаем что-то, чтобы получить нечто взамен. Только это “что-то” достается каждому разной ценой, да и полученное “нечто” не всегда этой цене соответствует. Я помню, как сидел в ванной тогда, отрешенно вертя слегка заржавевшую бритву в руках. Провести по запястью, вот здесь, лучше всего несколько раз, чтоб наверняка. А потом лежать в остывающей воде и ждать. Нужно только ждать, ведь никто мне не помешает, никто не откроет потрескавшуюся скособоченную дверь. И все уйдет. Не будет больше никаких проблем: боли, страха, трусости, позора, нищеты… Стефана. Черт возьми, я ведь никогда у него не выигрывал! Вся моя жизнь – сплошное поражение. Я представил, что бы сказал Стефан, узнав, что я мертв: “Одним ртом меньше.” А вот сестренки бы расстроились, не говоря уж о матери. Черт, выходит от моего трусливого бегства от проблем выигрыша никому, кроме Стефана? Меня передернуло. Ну нет уж. Моя жизнь как раз победа, а не поражение. Это мой протест. Да, прав был человек, сказавший, что жизнь – дерьмо. Но свести с ней счеты – это не для меня. Я понял это ясно и отчетливо в той захламленной ванной с отколовшимся кафелем, сидя в порозовевшей от собственной крови воде. Вдруг кто-то резко схватил меня за руку: — А, Шнайдер! Я грубо дернул локтем, освобождаясь. Пауль. — Ты где так зашился? Уж неделя, как тобой и не пахнет. — Дела,— недовольно буркнул я. Он задорно поддел ногой пакетик и несколько раз подбросил его. Я уныло наблюдал за этим. — А-а-а, дела… Уверен на сто процентов, что в том, что ты так занят, виновен и твой придурочный братец, да? Я разозлился. Это звучало так, словно… Конечно, Пауль вовсе не это имел в виду, но мои недавние воспоминания заставили отреагировать весьма резко: — Слуш, чего тебе надо, а? Если что надо – говори, если нет – вали. Мне некогда трепаться. Пауль удивленно отшатнулся: — Мамочки, какие мы страшные… У тебя прогресс налицо. Девочка двух лет от роду точно бы зашлась ревом. Чертов Пауль. Я, вздернув голову, зашагал быстрее, чтобы оторваться от него. — Ладно, не дуйся,— нагнал он меня.— Я пошутил. Шутник, блин. Мне не нравилась его постоянная легкомысленность и насмешливость. К тому же, Пауль обладал редким свойством моментально обнаруживать самые болезненные места человека и наносить удар своей очередной колкостью. Это происходило у него едва ли не подсознательно. Он просто несколько секунд смотрел на человека и его язык выдавал нечто, что заставляло жертву просто сатанеть. Очень раздражающее меня свойство. В принципе, я бы относился к нему по-другому, если бы не их стычки с моим братом. Когда эти двое встречались, то плевались ядом до упаду, после чего раздраженный Стефан вымещал зло на мне, но уж никак не на Пауле. Это меня бесило: Пауль тешился вовсю, а влетало мне. Видимо, потому я его недолюбливал. К тому же, почему-то мне все время казалось, что человек, нарвавшийся на колючий язык Пауля, обязательно потом вымещает свою злость на ком-то. Этого я не мог одобрить. — Ты когда на репетицию придешь? Хреново репетировать без барабанщика, скажу я тебе… — Как только, так сразу,— огрызнулся я. Черт, конечно, мне хотелось поиграть. Но я не в том положении, чтобы что-то обещать. — Ты знаешь, как только выкрою время – сразу за барабаны,— смягчился я.—Сам жду не дождусь… — Хорошо,— захохотал он.— А то я уже думал обидеться за подобное хлебосольство и не сказать, что тебя Дис искал. Ладно, свидимся!— махнул он рукой и понесся куда-то. Дис. Мой друг. Наверное, мой самый лучший друг. —Что за имя у тебя такое странное – Дис?— спросил я, перегибаясь через перила у реки и рассматривая причудливый узор на воде. Он выковырял сигарету из пачки и закурил: — Сокращенное от Денис. Первая плюс две последних буквы. — Хм… Русское какое-то имя…— удивился я. — И это не удивительно – ведь я русский. Я чуть не свалился за перила: — Чего?! — Что чего? — Ты русский?— Я не был бы так удивлен, даже если бы он мне поведал, что прилетел с другой планеты. Сам не знаю, почему это вызвало такой шок. — Да,— спокойно сказал он. — Ты гонишь…— не верил я. — Почему? — Ну… Не знаю…— я пожал плечами.— Просто ты не похож на русского. — Вот как? Почему?— настаивал он. — Ну… Слишком ты хорошо говоришь по-немецки. — Да, есть такой грех,— смиренно произнес он. — Не могу в это поверить. Бред…— я отрицательно повертел головой, словно отмахиваясь от навязчивой идеи. — А что? Есть какие-то проблемы?— он повернулся, внимательно наблюдая за мной. — М-м-м… Да нет. Просто я думаю, что ты гонишь. — Почему? — Почему да почему! Потому! Видишься тут с человеком, общаешься, а потом узнаешь, что он русский!— выпалил я. Он скривился. — Да, жизнь прожита зря. — Млин, да я не о том… Я имею в виду не русский, а вообще… Иностранец, вот. Но ты бы обмолвился когда-нибудь об этом… Сказал что-то. А то дико это. И вообще… Ты говоришь, как обычно, как все. Даж подумать нельзя, что ты не отсюда… — Ну я еще дома учил немецкий. И живу тут уже больше восьми лет… Да и непосредственное общение помогает,— хохотнул он. Я бросил на него недовольный взгляд. Знаю, знаю. Мой язык далек от литературного. Но я писателем ставиться не собираюсь. — Да. Век живи – век учись. Мы помолчали. Мне было неловко за мою реакцию. Не хотелось, чтоб он подумал, что я нацист какой-то и все такое, потому я сменил тему: — Но почему Дис? Ведь обычно оставляют первые буквы слова… — Просто меня коробит от Ден… Звучит как Дэнис!— он произнес имя на американский манер, с ударением на первом слоге. Он выглядел забавно – с гордо вздернутым подбородком и пафосным лицом. Я прыснул со смеху и его маска разбилась, он весело захохотал. — Не любишь американцев? — Не-а. — Почему?— я перенял его манеру доставать выяснением причин. — Тебе ответить пристойно или честно?— он приподнял брови. — Забей,— отмахнулся я. Мы опять замолчали, праздно наблюдая за бликами на воде.

Ответов - 28, стр: 1 2 All

mbtill: Kariir пишет: цитатаА что за рассказ про жалюзи? а это вот здесь же, в теме «Еще 1ин» Рекомендую:)

Kariir: draw Почему эстонский?

DasTier: Kariir украинский?


mbtill: Грузинский?

Kariir: DasTier Да.

draw: Kariir уффф, это хорошо! а я-то уже испугался...Везёт мне на эстонцев. То есть, на эстонок...

Kariir: draw А что стиль написания похож на эстонский?

draw: Kariir нет, просто, когда говорят о том, что человек не русский, то у меня первая мысль - мама! только не эстонцы!!!! это просто у меня рефлекс. Не обращайте внимания...



полная версия страницы