Форум » Тут пахнет гетом » Tête-à-tête. » Ответить
Tête-à-tête.
Сёмочка: Знаю прекрасно, что написано вкривь-вкось-наперекось, ибо писалось в конце июня, однако прошу оценить)) что касается самой меня – чушь, чушь и ещё раз чушь! Хотя, кое-где есть сюмпатиффные моменты. Выкладываю… а мож кому и понравится))) Tête-à-tête. О чём думают эти люди? – пришло в мою голову, когда я сидел однажды, вот точно так же как и сейчас, почти неузнаваемый среди шумного роя посетителей этого дешевого бара и обводил всех полупьяными глазами. Тошнотворная духота, с которой не могли справиться даже кондиционеры, спрессованный табачный дым и невыносимая летняя жара выводили меня из себя, но я оставался сидеть там, поскольку этот бар был одним из немногих мест, где на меня не показывали пальцем и не норовили разорвать на сувениры. Если даже кто-то изредка и бросал на меня заинтересованный взгляд – неужели это он?! – то спустя мгновение, разочарованно отводил его, решив, что Тилль Линдеманн явно не посещает дешевые грязные забегаловки на городских окраинах… О чём же они всё-таки думают? Думает ли кто-то из них о том же, о чём думаю я? Скажи мне, если я считаю себя другим, это что – тщеславие, честолюбие, мания величия, звёздная болезнь? Скажи мне, ведь я придумал тебя именно для этого. Ты же помнишь маленького мальчика, ранимого испуганного замкнутого мальчика, который тебя придумал? Ответь, думает ли кто-то из них сейчас или вообще, не специально, а просто так, просто потому, что стало интересно и захотелось подумать? Что? Ты говоришь, что я пьян? Ну, да… В общем-то, не трезв. Знаешь, я вспомнил одного деревенского пчеловода, с которым когда-то дружил мой покойный отец. После нескольких крепеньких рюмок старик-пасечник любил порассуждать, поспорить и пофилософствовать. Тогда я его не понимал, теперь понимаю. Он сравнивал мир со своей пасекой, ульи с народами, а себя с господом Богом. Ха-ха! Можешь себе такое представить? Нехилая самооценка была у старика Диттера Ленига! Чушь… А что, ведь сравнить мизерное с глобальным умно, правда? Придумать, сравнить и гордиться своей выдумкой-метафорой… или метонимией? Вот доросли мы с тобой до поэтов, а разницы между этими понятиями до сих пор не видим! Ха-ха… Ну, улыбнись же! Что? Ты спрашиваешь, чему улыбаться? Опять захват заложников, опять где-то теракты, опять нас обозвали фашистами и опять Неле, хлопнув дверью, заорала, что ненавидит меня? Не расстраивайся, солнышко, что имеем, то имеем… Неужели мы сами не можем найти себе повода порадоваться? Вот давай представим, что этот бар – улей на пасеке. Не хочешь? Ну, твоё дело… Значит, я буду грустить вместе с тобой. Я расскажу тебе одну грустную историю. Историю о себе самом. Хотя, тебе известно всё… но всё же! Послушай, и ты не только поймешь почему я здесь на самом деле, ты узнаешь мою тайну. Тайну, которую я хранил долгое время от себя самого, действительность, которую я не признавал за действительность, правда, от которой я шарахался… Знаешь, а ведь я влюблён. Вот ты исподлобья смотришь на меня и не веришь. Зря… Зря. Лучше бы этой любви не было, но она есть, и я ничего не могу с собой поделать. Я люблю свою дочь… Вот и вся моя тайна. Когда мне исполнилось двадцать, я впервые задумался о скоротечности времени. Я ясно представил себе тот факт, что когда-нибудь меня не станет. К внезапному страху перед будущей неизбежной смертью добавились и другие, характерные для моего тогдашнего состояния, мысли: мне целых двадцать лет, а я ещё никто! НИКТО! Что я из себя представляю? Что я сделал для того, чтобы что-то из себя представлять? Кто я? Что меня ждёт? Что дальше?… Этим и тому подобным я дурил себе голову в ночь с третьего на четвёрное января далёкого и, кажется, совсем близкого, 1983 года. Тогда мне исполнилось двадцать. …До её появления на свет осталось два года… Сейчас мне уже сорок. Цифра, когда-то породившая во мне ужас, удвоилась. Мне по-прежнему страшно. И больно. Чего я боюсь сейчас? Снова страх перед собственной смертью не даёт мне покоя? Её боятся все. С другой стороны – чего её бояться, если она неизбежна?
Ответов - 25, стр:
1 2 All
Сёмочка: Я боюсь другого… На меня смотрят серо-голубые глаза дочери – недовольно, нетерпеливо и разочарованно. Вчера я увидел в них ненависть. Не мимолётное гневное чувство, а именно ненависть… Она меня ненавидит. За что? За что это со мной? Я разочаровал свою девочку… Я разочаровал свою девочку, стремясь сделать её счастливой, стремясь сделать так, чтобы ей жилось хорошо, чтобы она не в чем не нуждалась. Я дал ей всё, кроме себя. За это она меня презирает… А я люблю её. Любил, люблю и буду любить. Я пробовал выразить эту любовь в поступках. Я считал, что главное не сказать, а сделать. Потом решил сказать, но было поздно. Она невыразима, эта любовь. Не в поступках, не в словах, красиво положенных рифмами на бумагу… любовь эту не выразишь ничем. Лавина нежности, страха, душной сладости… Почему ты меня ненавидишь, милая? Я отдам и сделаю все, только бы ты была счастлива. Помнишь, когда ты ещё маленькая, плакала, я плакал вместе с тобой. Когда ты смеялась, я смеялся вместе с тобой. Я не ел, пока не был уверен, что ты сыта. Я не мог спать, пока ты не засыпала… Я боюсь потерять тебя, Неле… Она сказала мне, что ненавидит меня... Слова ранят больнее ножей, больнее пуль, больнее огня, больнее ударов. Место от удара поболит и пройдёт, рана или ожог заживёт, шрам затянется и всё. А слово – особенно резкое, обидное, даже, брошенное сгоряча, слово, сказанное самым дорогим на свете человеком – преследует очень долго и долго причиняет непереносимую боль. И вот я тут сижу и вытираю слёзы. Огромный мужик, который сидит и плачет – бесподобное зрелище, не находишь? Даже смешно как-то становится оттого, что этот неуклюжий небритый пьяница сидит в одиночестве и плачет!… Что? Тебе снова не смешно? И мне тоже… И я знаю за что она меня ненавидит… Всё-таки знаю. Может быть я виноват, но я не чувствую своей вины. Я люблю её. Но как невыносимо это чувство! Может, нам стоит вернуться домой? Подойти к ней, обнять, прижать к себе… Она оттолкнёт, сомнений нет. Ну, конечно же, от него перегаром несёт за пять метров, а он обниматься лезет! Так было много раз. Я привык. Я отстранялся и уходил, видя её гримасу отвращения ко мне… И снова по лицу бежали слёзы. Горячие, жгучие и солёные. Слёзы отцовской любви и слёзы боли. Слишком сильной боли… Ты видишь их и сейчас. Но знаешь… тайна моя не в этом. Однажды я не ушёл вот так вот. Я обнял её сильнее. Знаешь, что было потом? Я трус. Я боюсь многого. Мои страхи как вполне реальны, так и фантастичны. Иногда мне кажется, что последние вытекают из первых, иногда – наоборот. Я боюсь показаться глупым. Я боюсь неожиданностей. Я боюсь неудач. Я боюсь незнакомцев и их лести. Я боюсь друзей и их зависти. Я задумал писать свою автобиографию, о которой Герт буквально прожужжал мне все уши. Я написал несколько абзацев и уже боюсь, что это может прочитать кто-то посторонний. Этому есть простое объяснение - Я боюсь самого себя. Я боюсь своих мыслей. Я боюсь своих снов…
Сёмочка: Я боюсь всего того, что я делаю. И того, что я сделал тогда. Я не просто влюбился в свою дочь. Я решился на большее, решился в одно мгновение, спонтанно, неожиданно. Я прижал её к своей груди, не взирая на её недовольное мычание и попытки освободиться из моих крепких рук. Я наклонил голову и уткнулся носом в её волосы. Мне захотелось коснуться влажными губами до этого золотисто-русого шёлка и я сделал это. От волос мои поцелуи перебрались к её нежному полудетскому ушку и я стал целовать и его. Губы переместились на шею, моё горячее неровное дыхание щекотало пульсирующую нежную бледно-молочную кожу. Она замерла на месте – растерянно, испуганно, трогательно… Мои руки ослабли, неуклюжие пьяные отцовские объятия сменились мужскими ласками. Я не мог остановиться. Я не мог остановить себя мыслью о том, что она моя родная дочь. Я не мог оторваться от неё. Я не мог убедить себя в том, что то, что я делаю преступление, мерзкое, грязное… почему? С каких это пор любовь превратилась в грязь?! Да, я целовал её не так как отец должен целовать дочь. Я обнимал её не так как отец должен обнимать дочь. Я люблю её не так как отец должен любить дочь… Но я люблю её. Я скорее умру, чем сделаю ей что-то плохое!… И если бы она закричала, если бы попыталась сопротивляться, попыталась бы ударить меня, я бы остановился, клянусь! Но Неле была спокойна. От страха? От неожиданности? Потому что была шокирована? Или… слабый свет надежды озарил меня: вдруг я не так уж ей неприятен? Дело зашло далеко, но секса не случилось. Я излил на ней всю свою нежность и затих. Прижался к её обнаженному бедру со следами от трусиков и затих. Наверное, так затихает дитя на груди у матери, вдоволь насытившись молоком. Мои губы всё ещё хранили вкус её влажных девственных складочек, в которые она готова была меня впустить, если бы я решил пойти дальше. Но мне было достаточно ласк. Посмотри на этих людей в баре! Что их печалит? Что их веселит? Сможет ли кто-нибудь из них объяснить мне причину моей боли? Кто для меня моя Неле? Моя… моя ли она вообще?… Дочь? Женщина? Бог? Сможет ли кто-то из собравшихся здесь объяснить мне, можно ли ненавидеть в ответ на любовь? Ответить точно и в цель, не разводя философские монологи… Меня тоже любят многие. В мире найдётся не одна сотня человеческих существ, готовых врубить Раммштайн на полную катушку, забраться в ванну с горячей водой и, шепча признания в любви к человеку, которого не знают они и который не знает их, лезвием нацарапать себе на запястье четыре латинские буквы его имени: Till… А дальше – будь что будет, ведь жизнь после его появления в ней стала кромешным адом. Стайки молоденьких девочек, преследующих и не дающих покоя… Они как тень, они всегда со мной. Многие ещё почти что дети, но уже готовы на всё и ко всему, при одной только мысли о сексе со мной. Поначалу кажется мерзковатым и даже давит на совесть то, что даже тринадцатилетние школьницы вполне охотно предлагают мне себя с недетской прямотой высказываний, совершенно не стесняясь, настырно, вроде обезумевших течных сучек – трахни меня, зверь, ведь ты мне нравишься, и я тебе понравлюсь, иначе и быть не может, потому что я курю тоже, что и ты, я люблю тоже, что любишь ты, я вижу тебя во сне каждую, не поверишь, каждую ночь, и вообще, мы предназначены друг другу небом… Да, милая, конечно, я трахну и тебя, и её, и их всех, но через пару минут, выкурив пару сигарет, уже не буду помнить, как тебя зовут. Мэри? Энджела? Сьюзэн? Нет? Что, я снова не угадал? Извини, в следующий раз буду повнимательней. У тебя на глазах слёзы… ты упрекаешь меня. Прости, а чего же ты ожидала? Вас много, я один и вовсе не крайне ветреный. Ты предложила мне это, даже в обязательном порядке, но не предупредила, что после того, как ты раздвинула ноги, я должен на тебе жениться. А если бы и предупредила, то я, честное слово, оставил бы тебя в покое и снял какую-нибудь шлюху в клубе. Но, оставила ли ты бы меня кончать в объятиях уличной шалавы, это уже другой вопрос! Нет, не грози мне, что напьёшься таблеток, вскроешь себе вены или сбросишься с десятого этажа. Я – зверь, ты правильно сказала. А ты маленький безмозглый зверёк, который кричит от голода по вожделенному куску мяса. Досвиданья, лапочка. Расскажи всем своим подружкам о своей «сбывшейся мечте». Досвиданья. Тилль, который сегодня в течение двадцати минут был твоим...
Сёмочка: Не надо сокрушенно качать головой и тем самым показывать мне какой я плохой, зажравшийся славой подонок… Я тебя умоляю! Ты сидишь здесь со мной, и я изливаю тебе свою душу, в которой ты итак хозяйничаешь всю мою жизнь. Ты, к тому же, меня упрекаешь… Да, меня мучила совесть, но это прекратилось очень быстро. Так же быстро, как я разочаровался в женщинах. Со словом «женщина» у меня ассоциируется теперь только одно слово - «постель». Как я мог не отреагировать, ответить нет на приставания, горячий манящий шёпот и эйфорические блуждающие прикосновения тоненьких полудетских наманикюренных пальчиков? Частое дыхание, пульс переваливает за сто, невыносимый жар в паху, легкий трёмор, сладостное напряжение… О, да, милая! Дааа… Из разгорячённого и потного тела выливается оргазм. Да, она мастерица. Они все мастерицы… и меня не нужно упрекать, тем более тебе. Она не разговаривала со мной почти целую неделю, потом всё как будто бы наладилось. Но всё же это происшествие изменило нас, особенно её. Я понимаю, что такое не проходит бесследно, но нельзя ненавидеть за нежность, за ласку, за желание любить. Я же не набрасывался на неё как животное! Что? Те многочисленные девочки с ласковыми голубыми глазами и блондинистыми локонами? Ты напоминаешь мне о них с такой насмешливой злобой, словно хочешь завести меня в тупик, заставить стыдится своих поступков. А мне не стыдно… Да, я выбирал девочек, напоминающих мне Неле для того, чтобы потрахаться. Именно потрахаться. Помнишь, как всё это обычно бывает? Девочка пытается унять дрожь и улыбается. Улыбается… А я готов дать голову на отсечение, что знаю, что творится в её перекрашенной головке, и почему она улыбается. Всё одинаково из раза в раз, все одинаковы, и все одержимы тупейшими фантазиями о том, что Я, именно Я та самая, о ком он мечтал всю свою жизнь. И если он согласен меня трахнуть, значит это так, а наутро он предложит пойти с ним под венец, ну, или хотя бы жить вместе… Сама подумай, милая, какого хрена мне привязывать себя к одной безмозглой или не такой уж и безмозглой, проще говоря, любой, бабе, когда я преспокойно могу ежедневно выбирать любую из них, без ответственности и с их согласия? Но ты по-прежнему улыбаешься… Вот он перед тобой – живой Тилль Линдеманн, за которым ты сломя голову носилась по всему земному шару, сейчас вы пойдёте к нему в номер и твоя мечта осуществится. Аж дух захватывает, правда? Ну, верь, верь, зачем же убивать мечту?..
Сёмочка: Слегка смущённый происходящим, но, тем не менее, из профессиональных соображений не подающий вида, администратор подаёт мне ключ, а выбранное мною создание, с трудом скрывая свою радость, топает за мной… Но ей не достанется нежности. Вся моя нежность будет принадлежать только Неле… Хотя… однажды свет всё же был. Милая, красивая девушка. Имени её я не знаю и я вовсе не спал с ней. Просто было внезапно возникшее чувство ласки к поклоннице. Я увидел её в Варшаве на автограф-сессии. На вид ей было лет шестнадцать. Худенькая блондинка с большими чайными глазами и пушистыми ресницами. Это было дождливым днём поздней осенью. Она подошла ко мне и протянула какой-то глянцевый журнал с моей, увенчанной накладным ирокезом, злобной физиономией на обложке. Я, не глядя, машинально взял поданный мне журнал, устало накалякал там свои опознавательные знаки, и поднял глаза. Она стояла передо мной и улыбалась. Как-то безобидно, безоружно, неуверенно, словно боясь меня. Она была достаточно хорошенькой и я привык к хорошеньким девочкам, ублажающим меня. До сих пор не понимаю, что меня привлекло… Она стояла передо мной. Одинокая капелька с мокрого русого локона медленно потекла по её голой шее. Я невольно проводил взглядом эту серебряную капельку, пока та не скрылась за тёмно-синим воротником свитера. Мне тогда вдруг больше всего на свете захотелось приблизиться к этой девушке, дрожащим от голода языком жадно слизать эту капельку с её шеи, распустить её наполовину мокрые волосы, уткнуться в них, спрятать в них лицо, целуя и вдыхая их аромат свежести и польского дождя… Но я сидел и не подавал вида. Она взяла подписанный журнал из моих рук, тихо поблагодарила на плохом немецком, подошла к сидящему рядом со мной Флаке, взяла автограф и у него тоже, ещё раз наши взгляды встретились, и она ушла… Я не раз потом вспоминал эту польскую девочку. Она не была похожа на Неле… не внешне, не той улыбкой. Моя дочь другая. Ты спрашиваешь, любил ли я мать Неле? Как тебе сказать… Может быть. Но недолго. Если бы не её незапланированная беременность, я скорее всего сейчас уже и не мог бы вспомнить о том, что в моей жизни когда-то существовала эта женщина. Снова я циничен? По-моему, нисколько. Хотя… я могу по-человечески любить её за то, что она дала мне мою Неле. И то лишь сейчас, спустя годы. Я возвращаюсь мыслями назад в своё прошлое и мне становится холодно. Внутри все время такое ощущение как будто душа холодеет. До сих пор донимает неприятная внутренняя дрожь… Я ведь не хотел, чтобы моя девочка появилась на свет… Знаешь, что было со мной, когда её мать сообщила мне о своей беременности? Я испугался. Что?! Ты убеждаешь меня в том, что это совершенно нормальная мужская реакция?! С тобой не соскучишься, мой друг! Хотя бы потому, что у тебя всегда есть на всё ответ. Не имею понятия, как я мог жениться, как родился этот, столь дорогой для меня сейчас и такой ненавистный тогда, ребёнок. Тот период моей жизни словно прострация, душный вакуум, где я бился сам с собой и с окружающими порядками, моральными устоями. Я бесился оттого, что был что-то должен, должен терпеть какую-то истеричную идиотку каждую ночь в своей постели с этим вопящим ночи напролёт от каждого скрипа и шума, беспрестанно пачкающим пелёнки свёртком. Я смотрел на лежащего в кроватке ребёнка и недоумевал, неужели у кого-то может вызывать нежные чувства это орущее сморщенное розовое сознание? Мне было дико представить себе, что этого младенца можно любить. Сейчас мне дико представить себе обратное. Больше того – я бы вытряс последние мозги из того, кто хоть как-то косо посмотрел на Неле или подумал о ней так, как я думал тогда… Когда эта женщина исчезла из моей жизни и оставила мне мою девочку я уже не был таким. Я уже видел в Неле не сморщенное орущее создание, а маленького человечка, который тоже чувствует страх, боль и одиночество, которому можно доставить радость, который тоже нуждается в ласке и заботе и готов дарить ласку в ответ. Я испугался её возможного рождения, но не испугался заботы о ней. Я полюбил Неле. Может быть, благодаря тому, что остался у неё единственным родным человеком и потому что вспомнил своё детство, то, какого это – быть покинутым, ненужным, мешающим… Ведь я был таким для родителей. Особенно для отца. Он хотел вырастить другого сына, а сын не хотел становиться другим… А мать я оценил значительно позже. Поначалу мне казалось, что она мать лишь по факту, но не по сути. Она строила свою личную жизнь, отодвинув детей и их мнения на задний план. Когда я остался один с Неле на руках, я узнал о том, что у меня есть мать.
Сёмочка: А что касается моей любезной жёнушки, то… Бог с ней. Я благодарен ей за это дитя. Если бы она не ушла, я бы так и не понял, что для меня значит Неле. У меня есть и другие дети. Я этим особенно не горжусь, но об их точном количестве я и не догадываюсь. Как анекдот, правда? Мои они или нет – не знаю, анализов не делал. Да и не хочу. Кое-кто из мамочек таит глупейшие, как одна похожие друг на друга мечты, и нянчится с карапузами, в глубине души воспринимая их не как живых детей, а как сувениры. На долгую память. От кумира. От меня то есть… У детей, которых я признал, есть матери, есть те, кто может и хочет о них заботиться и я спокоен на этот счёт. Не могу сказать, будто бы я вовсе не питаю к ним никаких тёплых отцовских чувств. Просто и они ко мне особой любви не испытывают. Знаешь, что это за любовь? К моей чековой книжке, не больше. Или к тому, что папу крутят по радио и ТВ, про папу пишут в газетах и, следовательно, папой можно гордиться. Да и собой тоже. Ты спрашиваешь меня: разве Неле не относится ко мне так же? Относится. Как ей быть, если папа своим примером в течение многих лет подталкивал её к такому решению? Деньги, известность. Вот что надо любить в папе, а не самого папу. Самого папу она ненавидит… Помнишь историю о матери, похоронившей свою дочь где-то на западной стороне во время войны и уехавшей потом на Восток? Её не пускали в ФРГ, а она жила мечтой хоть раз побывать на могилке той, которой подарила жизнь. Эта несчастная сумасшедшая обхаживала заброшенные могилы нашего деревенского кладбища, думая, что там похоронена её дочь. Почему-то она вдруг мне сейчас вспомнилась… трудно понять эту ассоциацию. Однако, уже поздно. Я пойду к своей девочке… Что? Она прогонит меня? Дьявол, ты снова говоришь правду! И как быть? Как всегда… их много, этих девочек. Выбирай любую. Возьми в руки булыжник, а мечта подарит ему крылья…
draw: Сёмыч, ты меня пугаешь. Чего это ты шедеврами сыпать стала? Конечно, есть отдельные косячки, навроде слов "мерзковато" или "вот так вот". В середине не совсем можно понять, что так кого кому. Но если говорить об общем впечатлении, то ВЕСЬМА! Правда, после финала осталось ощущение, будто должен быть ещё какой-то финальный аккорд. Идея любви к дочери задана - а развязки, так сказать, нет. Может, её и не должно быть. Может, это типа повести, а не рассказа. Но всё равно, отдельные фразы можно сразу в цитатник, например, финальную. И вообще, читается всё на одном дыхании, даже не по диагонали.
Сёмочка: draw Вот так вот, Дравыч! мысли о суициде способны открывать самые интересные стороны души и изливать содержимое этих сторон в виде рассказов. вот что со мной происходит..... или я справлюсь, или попробую. хотя, думаю, что справлюсь и поживу ещё. мне ж нужно вам сайт сделать, готёночек вы мой неноглядный!
Ketzer: необыкновенно понравилось. практически безупречно, вполне реалистично.
Сёмочка: Ketzer нарываюсь на комплимент, но всё-таки я вам не верю...
Ketzer: Сёмочка как вам будет угодно, миледи
Сёмочка: Ketzer вот думаю ща, что самооценочку хорошо б и поднять мне...
Ketzer: Сёмочка а ведь с draw у меня началось именно так... не надо вам поднимать самооценочку, мания величия плохо лечится, по себе знаю. просто примите респект.
draw: Ketzer преемственность поколений?)))) Сёмочка рискну взять на себя роль ангела хранителя и попытаться отговорить от мыслей эдакого содержания
Ketzer: draw по всей видимости.
Rain: на текущий момент лучший инцест в раммфэндоме
Хелен Шнайдер: Грязно и мерзко. Это ненормально. Так не должно быть. Чтобы дочери с собственными отцами...
Volka: 2Хелен Шнайдер Вооще говоря, так можно и про весь слэш сказать. "Грязно и мерзко. Это ненормально. Чтобы муЗчина с муЗчиной..." ну и так далее, по тексту. Касаемо сабжа... Попадалась мне когда-то давно интервьюшка, в которой Тилль на вопрос "У тебя дочь-подросток. Как она относится к своему отцу?" отвечал: "[...]. Думаю, она всегда будет меня любить, потому что я смогу достать проходки за сцену для ее друзей..." Последняя фраза как-то ассоциируется с Сёмочка пишет: цитатаДеньги, известность. Вот что надо любить в папе, а не самого папу. ...
draw: Volka вот-вот, так оно и есть((((Бедный Тиль. Вот я бы мог быть ему хорошим сыном. Которого у него никогда не было. По крайней мере, официально
Ketzer: печальная ирония человека, которого любят исключительно за что-то. хм, вот и становись после этого богатым и знаменитым. хотя, есть у меня соображение, что Нелли, как и все дети, отца все же любит, невзирая на его, скажем так, успехи. ибо он дает ей повод гордиться им, а это немаловажно.
draw: Ketzer интересно ,а как это можно любить своих родителей просто за сам факт происхождения из их биологического материала? моя не понимайт....
полная версия страницы